Охотник

Лошади сказочно устремлялись вперед и были хорошо приучены к седлу. Они были молоды, но спокойны и добродушны. Мы заехали в гущу леса, окруженные деревьями и мхом. Впереди была расчищенная тропа, ведущая черт знает куда. Солнце просачивалось среди сосновых иголок, а вокруг витал свежий запах земли.

Киллиан относился к Силли с таким же недоверием, как я. По этой причине Силли и ненавидел его. И по этой же причине Килл не высмеял меня, когда я озвучил ему свою теорию.

– Ты хочешь посмотреть, облажаюсь я или нет. – Я щелкнул пальцами, наконец-то это поняв.

Брат снял невидимую ворсинку со своего пальто для верховой езды.

– Тебе нужен хороший стимул. Только повесь бунтаря на городской площади, а не сношайся с его ногой, когда закончишь.

– Да пошел ты.

– Язык – это мощный инструмент, ceann beag. Лучше прекращай им злоупотреблять.

– То есть? – Я бросил на него презрительный взгляд.

Я ненавидел его самоконтроль. Он выводил меня из себя. Киллиан представлялся мне одним из тех социопатов, которые могут трахать кого-то часами, не кончая, просто ради наказания. Вот насколько он был дисциплинирован.

– Бесценное и никчемное – суть одно, только преподнесено по-разному. Слова и формируют тебя, и уничтожают. Ругаясь, ты превращаешься в человека, не способного в полной мере выразить свои чувства.

– Ладно, Джеффри Чосер-младший[65], вернемся к Сильвестру. Что он, по-твоему, задумал?

– Притом что пару месяцев назад он попросил увеличить долю его акций и значительную прибавку к зарплате, но в обоих случаях получил отказ, думаю, он понимает, что скоро вылетит, и хочет сунуть руку в горшочек с медом, пока не поздно. Он может увести миллионы со счетов компании. Миллиарды, если достаточно честолюбив и излишне мстителен.

Он произнес «миллиарды» таким же тоном, каким я произносил «пенни». Для него такая сумма была совсем несущественной.

Килл взял резкий поворот. Я поехал за ним. Мы объезжали что-то, по виду похожее на стрельбище для стрельбы из лука – не то, где занималась Сейлор, которое располагалось в центре города. Это было больше похоже на какой-то лагерь. Я подумал, бывала ли она здесь, а потом вспомнил, что мне насрать, если бывала.

Киллиан спросил меня о колледже, потом о Сейлор (о «дерзкой рыжей», если точнее), а потом сказал самые шокирующие слова, которые когда-либо произносил.

– Фитцпатрики заботятся о своих, Хантер. Тем не менее мне ни к чему говорить, что в нашей семье действует строгая политика жесткого отношения к младшим. Но отец не питает к тебе ненависти.

– Который? – поинтересовался я, когда мы начали возвращаться из леса обратно к конюшням. – Твой или ублюдок из Восточной Европы, который трахнул нашу мать?

– Тот, который важен, – съязвил он. – Тот, который заставляет тебя пройти через ад, чтобы ты смог обзавестись навыками, необходимыми для управления одной из крупнейших корпораций в мире вместе со мной.

– Мне трудно в это поверить.

– Но все же поверь. У всех нас есть шрамы, – сказал Киллиан ледяным тоном. – Но одни предпочитают носить их как дорогие украшения, а другие прятать. Посмотри в глаза своим проблемам, ceann beag. Ведь, знаешь что? Они никуда не денутся.

– Я рад, что тебе удалось с шести лет жить вдали от родителей, от твоей семьи без особых последствий. Но я не ты. И позволь сказать еще кое-что, что может пошатнуть твой мир: тобой я быть тоже не хочу. Я хотел, чтобы у меня был отец. И мать. Брат и маленькая сестренка, черт возьми. Полный комплект. Я не хотел ни частных школ, ни лошадей, ни богатства. Я просто хотел иметь семью.

– Нам обоим не светило иметь семью, – процедил Киллиан, вставляя ноги в стремена будто новичок. Его лошадь взбрыкнула, не привыкшая к тому, чтобы ее хозяин повышал голос.

Я сбавил темп, поглядывая на него.

– Мама принимала антидепрессанты с тех пор, как родилась Эшлинг, и была не в состоянии позаботиться даже о хомяке, не говоря уже о трех детях. Отец редко бывал дома. Большую часть недели ночевал в офисе. Нянькам не разрешалось жить на территории поместья Эйвбери-корт, потому что мама боялась, что отец будет с ними спать, и этот страх не был беспочвенным. Пока тебя не было, она дважды ложилась в лечебницу. Эшлинг перекидывали между нянечками как теннисный мячик. Назвать это бардаком было бы преуменьшением века. Нас отправляли прочь, потому что знали: лучшая возможность выжить в этой семье – это как можно меньше с ней взаимодействовать. Правда в том, что я был рожден, чтобы унаследовать бардак Фитцпатриков и взвалить на свои плечи семейные проблемы, ты был рожден, чтобы отомстить за неверность отца, а бедняжка Эшлинг – чтобы попытаться исправить хаос, который они учинили.

Я не знал, что моя мать страдала от депрессии и зависимости, но был слишком отравлен одиночеством и пренебрежением, чтобы проявить к ней сострадание.