Охотник

— Вот именно. Так что следи в оба глаза, если хоть листик повредят, лучше на собственном ремне повесься. Среди эльфов некромантов нет, точно знаю.

Погрустневший маг остается сторожить древо, унылый эльф присоединяется к нам. А мы идем к Башне Мудрости.

XXXII

По пути заходим в Небесный Храм. Удержаться просто не возможно, даже пустой, он манит прихожан все с той же вековечной, непоколебимой силой. Медвежонок (он увязался с нами, несмотря на раны, и осилить его упрямство не смогла даже Госпожа Ректор. А давать раненному по башке, как мне объяснили, негуманно. Тем более, не герру какому, своему.) просит у меня стрелу, чтобы поднести Звелу. Отдаю охотно, для Звела не жалко. Вместе приносим жертву, потом возносим благодарность Хозяйке Чужих Перекрестков. Как раз в этот момент сквозь щель в куполе проникает солнечный лучик и высвечивает строки на постаменте:

Прислушайся к судьбе, она не врет,
Хотя слова ее едва ль полыни слаще.
Кто верит ей — по жизни проведет,
А кто не верит — на аркане тащит…

Там есть что-то еще, но нам хватает и этого. Благоговейно склоняем головы, возносим благодарность повторно. Добрый знак, Хозяйка Чужих Перекрестков и в этот раз поможет, направит, а то и стрелы поднесет в нужный момент. А как иначе — уж мы-то верим ей, как никто.

Принести жертву Великому Рендому не дает Релли. Странные они, маги, герров все равно полно, просто девать некуда. Остается надеяться, что Бог Удачи не обидится и обойдется на сей раз простой молитвой.

Храм прекрасен. На статуи богов даже страшно смотреть, кажется, что вот-вот сойдут со своих постаментов и накостыляют по шее докучливым посетителям. Господин Излон говорит, что все они — лишь маски Единого, может, он и прав. Но все же лучше говорить потише, вдруг, да услышат, обидятся.

Храм наполнен золотыми вещами, у статуй лежат богатые подношения тысячелетней давности, но даже геррам в голову не приходит что-либо позаимствовать. Говорю же — нет на свете никаких воров, это все болтуны городские придумали. Кому в голову придет чужое взять, коли оно добра не принесет, младенцу же ясно?

Молитва успокаивает, уходит куда-то страшное напряжение минувших дней. Оно и хорошо бы, да на его место тут же неудержимо рвется сонливость, приходится основательно приложиться к эльфийской настойке, а ее не так много и осталось.

Выходим из храма просветленные, даже герры, которые, как я заметил, жертв ни одному богу не приносили и даже, кажется, не молились.

— Умели же, — печально говорит господин Излон, Релли молча кивает.

— Настоящее чудо, — выдыхает господин Иилкут. — Я читал о строениях древней Корилы… и древнего Ингала тоже, но и представить себе не мог… Сколько же мы потеряли с этим Потопом! Гфар великий, сколько же мы потеряли!

— Ингал в самом деле разрушен до основания? — сочуственно спрашивает Релли.

— Полностью, госпожа Высший маг, до последнего захудалого дворца. Вы бы знали, каких трудов стоило раскопать Великую Библиотеку… то, что осталось от нее…

Он с жадностью озирается вокруг, словно торопится запечатлеть Золотой Город в своем сердце.

— Золотая Башня, — негромко говорит господин Излон. Релли отрицательно качает головой. И правильно, нечего туда герров пускать, вдруг чего ценное унесут? Оно же сейчас ничье, кто найдет, тот и хозяин.

Башня Мудрости высится над нами непоколебимой громадой.

— Это что, нам всю ее обшаривать? — спрашиваю, задирая голову.

— Нам наверх, — успокаивает Релли. То есть, это она думает, что успокаивает. Да наверх, если лестницы целы, нам не один час подниматься! Не все дойдут, я-то мужик вполне себе выносливый, а вот господин Излон в возрасте, может и не дойти. А Медвежонок раненный, много крови потерял и даже два пальца (кстати, не обронил он их там по дороге?). Да и герры выглядят довольно хлипкими, вдруг да сердечко у кого не выдержит?

— Феникс, — говорит вдруг Медвежонок потрясенно, и мы все дружно смотрим наверх.

Да, это она, птица из моего сна, сотканная из языков огня. Вьется вокруг башни, рвется прочь, но невидимые путы держат, не пускают на волю.

Как же она прекрасна! Красное, желтое, зеленое и вроде даже синее пламя переплелись в этом создании. Высоко, не дострелить, да и запретили настрого убивать… такая добыча уходит, сердце разрывается!

— Птенец вырос, — со странной интонацией говорит герр. Он прав. Вырос птенец… и не поет больше. К счастью. Что бы они там не говорили, Потоп ведь вызывает песня ликования новорожденного. Сам видел, своими глазами, хоть и во сне, и никакие умники меня не переубедят.

Принцесса подходит к массивным дверям, маленький кулачок бьет в гонг, наполняя Золотой Город серебряным звоном.

— По праву крови требую — откройся!

И двери послушно распахиваются. Еще бы — по праву крови, попробуй тут не распахнись.