Охотник

Матушка открыла оконце: лето выдалось душное. И теперь ленивые жирные мухи по очереди залетали в комнату, нехотя кружили над столом, иногда садились на белую скатерть, но на них была открыта охота. Особо неповоротливые падали на подоконник и пытались ползком выбраться наружу, где в каплях вечерней росы благоухали полевые цветы. За рекой просыпался соловей. Марья, собрав маленький узелок, унесла снедь на сеновал, где летом по обыкновению трапезничал Степан.

– По собственному, заметьте, желанию, – отметил отец Иоанн.

– Уж не девок ли деревенских он там тискает? – усмехнулся Петр Алексеевич и провел указательным пальцем по тонким усам.

Женщины за столом засмущались, батюшка крякнул в кулак, но спокойно ответил:

– Деревня удивится, когда Степка женится. Парню двадцать пять лет, а он ни о ком, кроме своих лошадей, не мыслит. Надо отдать должное, малый знает свое дело; и окажись он при дворе П. или С., те бы его не выпустили из своих цепких лап – уж не раз пытались переманить. Но хлопец сидит в нашей деревне и никуда не рвется. Его друзья-то давно по трое детей имеют, а он, как прибился ко мне мальчишкой еще, так и работает. Вон на опушке молодежь собралась, а Степан из конюшни своей шагу не ступает. Лежит у окна в холодке, да иногда на жалейке[1] поигрывает. Для кур!

Иван Андреевич расхохотался. У него был очень приятный смех: низкий и громкий, словно камни катились со скалы.

– А может, девок у вас красивых в деревне нет? – гость подался вперед, как будто от ответа могло совершенно измениться мнение обо всей деревне.

– Есть. Как же им не быть?! Вон Варвара-краса, длинная коса, звезда краев наших; к ней и из города сватались, а она все нос воротит, – также слегка наклонившись, ответил хозяин. – Да и Аннушка наша тоже красавица: брови как птицы, глаза как зарницы, станом упруга, отличная подруга.

И он опять расхохотался, потому что краем глаза следил за предметом своей речи: девушка покраснела и опустила взгляд, стараясь при этом сохранить достойный вид.

Петр Алексеевич перевел взор на работницу и подмигнул ей. Та зарделась еще больше, вскочила из-за стола, схватила первую же тарелку и упорхнула на кухню, где загремела какими-то чашками, ложками и бог знает чем еще.

– Да и матушка ваша, заметил я, хороша собой. Из этих же мест? – продолжил гость.

Иван Андреевич положил ладонь поверх изящной руки своей супруги и, любуясь Марьей, ответил:

– Из этих, да не из этих. В свое время меня сюда назначили, да так и остались мы тут.

Петр Алексеевич откинулся на спинку стула и закурил.

Далее разговор, как вода в ручейке, перетекал с одной темы на другую, перекатываясь по камешкам мировых событий и происшествий местного значения. Гость оказался просвещенным и много повидавшим, чем заинтересовал и расположил к себе Ивана Андреевича. Приход, в котором служил отец Иоанн, был невелик: хотя и охватывал десяток деревень вокруг, но людей тут немного, а благородного сословия и вовсе чуть. Большинство из последних верили, что земля плоская; а те, с кем можно поговорить, при первой же возможности уезжали в лучшие места.

Не спеша женщины собрали посуду и оставили мужчин одних. На тарелке лежала пара кусочков буженинки, пироги были заботливо прикрыты рушником, а посреди стола высилась бутылочка хорошего церковного вина, которое хозяин доставал только при особых гостях, пусть и не всегда знатных, зато приятных. Со двора доносились по-ангельски негромкие звуки дудочки, изредка долетали отрывки разговоров. Сонная нега после знойного дня и сытного ужина расплылась по всему телу: не хотелось ни вставать, ни говорить.

– Бывали ли вы в Париже, Иван Андреевич? – вдруг спросил гость.

Тот хитро усмехнулся:

– Бывал, голубчик! Бывал! А если хотите, то и вам покажу.

Петр Алексеевич с недоумением взглянул на священника, чувствуя подвох.

– Собирайтесь. Я вам такой Париж покажу, какой вы ни в одной Франции не найдете.

Мужчины вышли из дома. В воздухе разливался нежный аромат лесных фиалок. Ночные звуки плыли, как мотыльки. Комары зудели над головой и старались атаковать в любое неприкрытое место.

– Жгучие заразы! – выругался молодой человек, раздавливая очередного кровопийцу.

– Места такие… – протянул священник.

Они шли вдоль реки. Всюду бурлила жизнь. Рыба, поднявшись к самой поверхности воды, привольно плескалась и ловила мошкару. В кус тах копошились птицы. Мелким пташкам все в радость: будь то жара, когда можно погреть свои перышки или спрятаться в густой листве; или прохлада, когда так приятно сидеть на пока еще теплом камешке и голосить что есть мочи. Петь о том, как зд'oрово купаться в ручейке или дорожной пыли; о том, что каждый восход солнца несет новые горести и радости и, как бы ни были дни похожи один на другой, каждый из них особенный.

– В любой из скучных дней мы можем закончить свой земной путь, – прервал молчание священник.

– Я не умру, – спокойно ответил Петр Алексеевич.

– Все мы смертны. Кто-то дольше живет, кто-то меньше, но конец приходит.

– Мне обещали бессмертие.

– А есть ли в нем смысл? Что вы станете делать с бессмертием?