Охотник на магов (СИ)

Что из себя представлял другой извозчик, правящий фургоном, я не знал. Тот все время, даже в периоды остановок, словно приклеенный, находился возле своей повозки. Видел его я всего пару раз, и то мельком. Впрочем, поведение его объяснимо. Когда в твоем дилижансе едет высокое начальство, свои обязанности хочется выполнять с максимальной отдачей.

Да, на этот раз Бич Отступников двигался не верхом. Если скорость колонны и так ограничивает одно транспортное средство, почему бы не взять с собой и второе, чтобы путешествовать с комфортом? Думаю, что именно этой мыслью и руководствовался инквизитор, включая в наш караван второй транспорт.

Несмотря на то что солдат в отряде было мало, они плотно взялись за конвой нашего маленького каравана. Их строй представлял из себя колону, даже практически растянувшуюся линию. Пара ехала в арьергарде, еще двое скакали в середине колоны, каждый возле одной из наших повозок, прикрывая их со стороны дороги. Последний, с самым грозным видом, двигался во главе нашей колонны, одним своим взором отгоняя от нас всех прохожих. Если же не хватало его свирепого взгляда, всадник не стесняясь тянулся за оружием, что заставляло даже самых непонятливых любопытствующих спешно сходить с дороги.

Таким образом наш авангард выполнял обещание, данное мне инквизитором. К моей клетке не мог приблизиться ни один зевака. Максимум, что у них получалось — это провожать наш отряд, стоя у обочины, самым заинтересованным взглядом.

Наша первая остановка на ночь ознаменовалась серьезным спором между мной и Огюстом. Я даже, не сдержав эмоций, позволил себе несколько резкие высказывания в адрес командира отряда. Да и голос тоже неоднократно повышал. Такое поведение инквизиторы обычным людям не спускают, а уж что говорить о штрафниках. Но повод для возмущений у меня был.

Стоило нашему небольшому каравану заехать в расположившийся у дороги подлесок и начать обустраивать лагерь, как обо мне, казалось, все забыли. Загнали повозку между деревьев, распрягли лошадь, а к клетке, для того чтобы отпереть ее, никто так и не удосужился подойти. Когда же я стал указывать на столь очевидную оплошность с их стороны, что возница, что солдаты, находившиеся в этот момент поблизости, скучнели лицами и старательно делали вид, будто мой голос — это не что иное, как шелест ветра.

Один только сир Дикон сжалился надо мной и злым шепотом посоветовал не донимать их, ведь единственный ключ от клетки все равно был только у искателя правды. Когда же я попросил привести Огюста сюда, меня стал игнорировать и сир рыцарь.

Я не успокоился, и наконец на шум таки пожаловал старший инквизитор. На мой вопрос, почему я все еще взаперти, Бич Отступников ответил, что осторожности ради. Что мол он в случае ночного дождика не собирается меня потом несколько дней искать по округе. Я сказал ему, что это не причина лишать меня свободы, на это инквизитор заявил, что, если цели и миссии ордена будет угрожать хотя бы гипотетическая угроза, он еще и не такое сделает. Тогда я заметил, что от темницы мое нынешнее положение мало чем отличается, и в таком случае сам Огюст больше похож на тюремщика, чем на искателя правды. Сказал, и тут же пожалел. Неосознанным движением вжал голову в плечи, ожидая неминуемого взрыва. Но его не последовало. Бич Отступников сдержался. Лишь слегка потвердевшим голосом привел мне отрывок из писания, где говорилось, что совершать все возможное ради процветания и благополучия ордена, поступаясь в угоду ему своим личными удобствами — есть прямая обязанность любого из его слуг. С намеком, так, продекламировал. Я попытался донести до него, что всегда есть исключения. Что ситуации бывают разные. Но искатель правды даже слушать меня не стал. Развернулся и зашагал к своему фургону, который, кстати, разместили почему-то в стороне от второго транспорта.

Мрачный, словно плакальщик, я глядел ему вслед. Вся эта ситуация мне живо напомнила детство, когда кардинал Марк, будучи в те времена еще епископом, наказывая меня за непослушание или проступок, запирал в тесном, темном чулане. Я не боялся ни темноты, ни замкнутого пространства, но вот сам факт ограничения моего передвижения меня весьма огорчал.

Огюст рассуждал о жертве, которую каждый приносит, служа ордену. Легко говорить об этом, когда, к примеру, для того чтобы справить нужду, ты можешь углубиться в лес, либо шагнуть в кусты, и тебе не приходится делать этого на глазах у всех.

Настроение за время этого похода мне портили не только мои спутники. Вынужденное безделье также негативно сказывалось на мне. Проведя целый день в двух положениях: лежащем и сидящем (стоять в клетке было нельзя, этому не способствовал низкий потолок), я устал только от одного. От ничегонеделания. О какой-либо физической утомленности не было и речи. Как итог — всю ночь меня мучали сны о прошлом, невероятно живые и яркие.