Кроме небольшой прогулки, мне также разрешили нормально поужинать, вне тесной клети. Немой возница, пока я ел, не иначе как по приказу старшего инквизитора, подрядился сделать мне новую повязку. Старая исчезла, скорее всего слетев во время приступа. Помимо прочего он еще и нанес мазь на ссадины, старые и новые, появившиеся от того, что я во время приступа пытался пробиться сквозь металлические прутья.
Наконец пришло время возвращаться в передвижную тюрьму, а мне этого жутко не хотелось. Я понимал, что вариантов у меня немного, но, подойдя к повозке вплотную, остановился. Я просто не мог заставить себя переступить порог клети. Вот и дождался, пока меня не впихнули туда силком. Впрочем, обиды я за такое обращение не затаил.
Когда в середине ночи снова разверзлись небесные хляби, я даже не стал цепляться за свое сознание. Почти привычно скользнул в чернильный колодец, и темнота накрыла меня с головой. Страх сковал внутренности, но последняя мысль была почему-то отстраненной. Я подумал, что моим спутникам так и не суждено выспаться. Вместе с шумом дождя, скорее всего, их разбудит мой вопль.
За время нашего путешествия я еще несколько раз также внезапно приходил в себя. И каждый раз декорации менялись. Разное время суток, различный вид из-за решетки, очередной всадник, сопровождающий мою повозку. И лишь одно было неизменным — опостылевшая уже клеть.
С каждым новым пробуждением я все сильнее замечал ухудшение своего состояния. Я становился все более нервным и дерганым. Пугался малейшего шороха, и очень часто смотрел вверх. Иногда пол дня не мог разжать сцепленную в кулак кисть, либо унять сотрясающую мое тело дрожь. А порой на меня накатывала такая беспросветная апатия, что я мог лежать на дне своей повозки целый день, не шевелясь и не отрывая взгляда от небес. Я уже не говорю о том, что практически все это время я испытывал страх перед гневом Его. Священный ужас.
Эти изменения почувствовали даже мои сопровождающие. Однажды на ночевке к моей клетке подошел Айронхарт и спросил, все ли со мной в порядке. Я чуть не рассмеялся ему в лицо. На мой вопрос, с чего вдруг такая забота, он ответил, что все в отряде заметили кое-какие перемены в моем поведении. Первобытный человек, что заменяет меня на посту в те моменты, когда мое сознание в страхе бежит прятаться в самые темные закоулки души, начал сдавать. Он теперь меньше орет, почти не пытается сломать клетку и все больше просто лежит пластом с безнадегой во взгляде таращась в небо. Словно зверь, угодивший в ловушку, осознавший, что выбраться не получится, смирившийся с судьбой и покорно ожидавший развязки.
Что я мог сказать сиру Дикону? Что дела у меня весьма плачевны? А смысл? Вряд ли он смог бы мне чем-то помочь. Да и вообще кто-либо. Я или справлюсь с этим напряжением или нет, и тогда оно меня убьет. В любом случае оба варианта принесут мне какое-то облегчение.
Я даже близко не представлял, какой день мы находимся в пути, давно сбился со счета. Очень трудно считать дни, когда из памяти у тебя может пропасть целая неделя. Я просто ждал встречи с архимагом, как избавления. Чем бы не закончилась наша схватка, избавление она мне и принесет.
Я не имел ни малейшего понятия, как вообще продвигается наша погоня. Есть ли какие-то сложности с этим делом, или все в порядке, и мы вот-вот настигнем беглого чародея. Исходя из того, что даже по моим подсчетам в дороге мы находились уже слишком долго, а лицо старшего инквизитора на последней видимой мной остановке было мрачнее тучи, на столько, что даже облаченные в тяжелый доспех солдаты ходили перед ним на цыпочках, какие-то проблемы с преследованием все же возникли. Меня по этому поводу в известность никто не ставил, поэтому я не особо и переживал. Если признаться, то я в любом случае сильно бы не тревожился. Серая апатия, навалившаяся на меня в последнее время и погасившая яркость красок мира, сделала из меня фаталиста. Нагоним колдуна — хорошо, нет — значит так тому и быть. Главное — это не ляпнуть такую крамолу кому-нибудь из членов ордена.
Погоня явно затягивалась, и это сказывалось не лучшим образом не только на моем моральном духе. Солдаты тоже устали от этого бесконечного и однообразного путешествия сквозь бескрайнее грязно-молочное марево.
Впрочем, придя в себя в шестой или седьмой раз, я увидел, что однообразие нашего похода наконец прервано. В наш маленький караван влилось еще несколько человек, что не только разбавило отряд, но и скуку на лицах наших вояк.
Когда я осознал себя в своем теле, которое меня едва слушалось, первое, что царапнуло мое сонное сознание, прибывавшее будто в блеклом тумане, был чей-то голос. Мужской, глубокий и раскатистый, словно заполняющий собой все пространство. И это в поле. Какой же эффект он создает в закрытом помещении? Голос был однозначно новый, неслышимый мной ранее, уж я бы точно запомнил этот тембр, а значит к нашему каравану примкнул кто-то еще. Если только не случилось чудо, и наш немой возница не заговорил.