Охотник на шпионов

– Bolsevikken! Luopua!! Большефикк! Сдафайсь!! – неожиданно заорал с погугайской интонацией (ну никакой фантазии у этих выродков!) тот же голос, почему-то без обычной паузы на небольшую стрельбу.

– Mene joussen! Пошел ты на хер, угнетенный классовый брат! Homo sapiens ты бессмысленный! Подкулачник маннергеймовский! – дал я четкий ответ.

Переварив услышанное, финны начали стрелять в ответ, но как-то совсем уж вяло.

Я посмотрел в открытый верхний люк правой башни Т‐26, в которой сидел, подложив для мягкости под зад на неудобное сиденье свой уже пустой вещмешок, и увидел, что мутное зимнее небо уже вполне темное. Раз так, играть в тир с живыми мишенями дальше не было смысла.

Вопрос только в том, увидят ли артиллерийские наблюдатели мои жидкие ракеты? Эх, была не была! Онемевшими от мороза пальцами я зарядил ракетницу и, высунув ее дуло наружу, выпалил первую, красную, ракету в открытый люк над своей головой, стараясь, чтобы она летела в сторону финнов. Хотя они все равно кругом и, если пушкари накроют меня, сколько-нибудь точно убьют.

Потом ушла вторая, зеленая, ракета, за ней третья и четвертая.

А потом, после некой паузы, в воздухе возник противный и смутно знакомый, ноющий шелест (калибр был серьезный, 122 мм, не меньше), и в лесу, позади моего танка, тяжело ударило – раз, другой, третий. Выглянув над обрезом башенного люка, я смог увидеть три мощные вспышки среди окружающих Т‐26 деревьев, которые вызвали сход на землю еще остававшегося на ветках елей после предшествующей перестрелки снега и срубили несколько стволов. Вокруг поднялась стеной бело-хвойная пелена, а по броне забарабанили комья земли и осколки (пулю броня «двадцать шестерки», допустим, выдерживала, а вот крупный кусок железа могла и не сдюжить). Хотелось заорать – ну, господа белофинны, чего же больше не предлагаете сдаться? В штаны наложили? «Сталинская кувалда» не нравится? Погодите, то ли еще будет!

Если эти разрывы считать за перелет, времени у меня оставалось всего ничего – дадут еще раз, по науке, с недолетом, а третья батарейная или дивизионная серия ляжет уже прямо в точку. Но я ошибся, поскольку уже второй залп (по крайней мере, один его снаряд) лег почти точно по мне. Был противный свист, тяжкий удар куда-то в корму танка, странное чувство пустоты и темнота в глазах. После чего я переместился. С некоторых пор я начал опасаться, что подобные опыты с моей стороны могут в один прекрасный момент обернуться не «возвращением в исходную точку», а банальной гибелью на какой-нибудь войне, о чем некогда столь душевно пела Марлен Дитрих. Но на сей раз вроде снова повезло. Мастерство не пропьешь…

В общем, пока, ребята. У вас осталось полсотни лет, чтобы создать тот привычный вариант дальнейшей жизни, из которого я и явился сюда. Может, это оказался и не самый лучший вариант из всех возможных (особенно если вспомнить все сопутствующие войны и прочие катаклизмы, в результате которых многое из только что отстроенного методично сносилось под ноль и потом строилось заново), но все-таки стоит признать, что и не самый худший. Как говорится – видали и пострашнее…

Да, товарищ Крупский по-прежнему не похоронен рядом с Надеждой Константиновной Крупской (хотя мнения насчет того, плюс это или минус, как известно, разделились), но тот упрямый факт, что бесноватый художник-недоучка Адя Алоизович и типы, вроде этого, отставной козы (а если точнее – крайнего российского императора Николая Александровича, который словно плохой игрок в казино всегда ставил не на то и в итоге проиграл в своей жизни вообще все, что только можно вообразить, сумев разве что очень подходяще умереть, но и последнее произошло исключительно из-за неопытности и поспешности тех, кто это «решение о ликвидации» принимал и осуществлял; тогда у нас убивать всерьез еще только учились) барабанщик (а если точнее – барон, кавалергард и генерал-лейтенант по придворно-конюшенной части, начальник и сослуживец Семена Михайловича Буденного по императорской Офицерской Кавалерийской Школе) Карл Густав Эмиль Маннергейм все-таки не победили, не может не радовать потомков в моем лице.

Конечно, мне трудно судить, чего именно смогли построить те, кто с моей помощью тогда пробился из «котла». Но почти половина тех, кто должен был неизбежно погибнуть там или попасть в плен к финнам (а это фактически одно и то же), благодаря моему вмешательству уцелели. Так что совесть моя была чиста. Фамилий большинства бойцов я просто не успел запомнить (да и не знал) и, кроме тех, кого я уже упоминал, мне удалось как-то отследить всего четыре биографии. Да и то только потому, что в моей памяти зафиксировались лица, фамилии и звания.

Младший командир (то есть сержант) Ададуров Филипп Павлович погиб всего через месяц после того прорыва. Я нашел его фамилию в ведомости убыли личного состава 8-й армии Северо-Западного фронта от 23 февраля 1940 г., с пометкой «погиб».