Охотник на шпионов

– Судя по тому, что я знаю, они несколько раз встречались на, как тогда выразился папа, каких-то «дачах в Парголове» и в «съемных нумерах». Естественно, сначала они хотели пожениться. Только… В общем, папа не дворянин. Наш прадедушка был всего лишь почтовым чиновником в Пскове. А родители и семья этой Аделаиды Дюгамель довольно быстро узнали об их связи и были категорически против не только подобного брака, но и любых отношений между ними. Классовые предрассудки… В общем, Аделаиду насильно отправили куда-то за границу, где, как позднее практически случайно узнал папа, она в начале 1900 года родила в какой-то частной клинике их общего сына. По всем тогдашним правилам и законам этот ребенок был незаконнорожденным. Но то, что нормально для какого-нибудь кухаркиного сына, совершенно недопустимо для дворянских отпрысков. Возможно, именно поэтому Дюгамели постарались по полной нагадить папе, и он чуть не вылетел из училища.

– За что?

– У кого-то в училище нашли газеты и брошюры революционного содержания. Первым, кого обвинили в их чтении и распространении, почему-то оказался папа, хотя он тогда вообще не интересовался политикой. Максимум, чего он тогда хотел, – как многие тогдашние юноши, уехать на юг Африки, чтобы помогать бурам защищать Траснсвааль и Оранжевую Республику от англичан. В общем, следствие шло довольно долго, но в итоге все обошлось. Хотя в папином личном деле и появились записи о «неблагонадежности».

Ну да, что, видимо, теперь было для него большим плюсом. Вот так, неожиданно для себя стал практически «революционером-марксистом с подпольным стажем», прямо-таки «Бронетемкин Поносец».

– Это все, конечно, очень интересно, только зачем вы мне про все это вообще рассказываете?

– А к тому, что по поводу того, о чем вы только что спросили, у меня лично напрашивается только один вариант. Рождение Аделаидой ребенка Дюгамели сумели как-то утаить от всех и в том же 1900 году Аделаиду Дюгамель выдали замуж за какого-то лифляндского барона Карла Ийскюля. Неизвестно, что они для этого сделали и как именно договаривались, но, наверное, им все это что-то стоило. Поскольку новорожденного сына Аделаиды барон записал на свою фамилию. Иначе как бы его, незаконнорожденного, потом смогли определить в Морской корпус?

– Ну да, это, конечно, вряд ли. Кстати, в последующем браке Аделаиды с бароном другие дети были?

– Вот про это папа мне не рассказывал. Вроде бы у этого барона Ийскюля до революции было большое имение где-то под Яумпиебалгой.

– Это где такое? – уточнил я, искренне подивившись очередному откровенно непроизносимому названию.

– Папа говорил, что как будто где-то восточнее Риги.

– Плохо, товарищ младший сержант, что про других детей вы не знаете. И что было дальше?

– Папа вообще очень не любит про это говорить, особенно в последнее время. Короче, потом ему кто-то рассказывал, что у этой Аделаиды на почве несчастной любви развилась какая-то нервная болезнь, а чуть позже у нее обнаружили еще и туберкулез. Она долго лечилась за границей и умерла то ли в начале империалистической войны, то ли незадолго до нее где-то то ли в Ницце, то ли в Швейцарии.

Что значит истинно советский человек – Первую мировую обзывает «империалистической». А раз эта Аделаида страдала не только на голову, но еще и чахоткой, да и померла, судя по всему, в довольно молодом возрасте, другие дети у нее с этим бароном-шпротоловом вряд ли получились.

– Так вот, – продолжал Игнатов. – А уже во время Гражданской папа случайно узнал, что его с Аделаидой сын тогда находился в Петрограде. Неизвестно, успел ли он окончить Морской корпус, но папа сумел выяснить, что он служил на береговых батареях полуострова Инониеми, у деревни Ино.

– Это форт Ино, что ли? – уточнил я, понимая что Парамон Игнатов, похоже, был не слишком-то любопытен относительно своего первого отпрыска. Да оно, в общем-то, и правильно, учитывая, что этот сын уже был как бы и не его.

– Он. И вот, когда в мае 1918 года, красные ушли оттуда, подорвав форт Ино, этот самый сын пропал. Считается, что он погиб при подрыве одной из батарей. Когда я читал про эти события какую-то брошюрку, он был там упомянут в числе других погибших красвоенморов.

– Как его, кстати, звали?

– Владимир или Вольдемар Ийскюль.

А скорее даже, наверное, какой-нибудь Вольдемарас. Вольдемарас Карлис Ийскюль – звучит. После революции для тех, кто возжелал остаться на территории «лимитрофов», такое было в порядке вещей, в октябре 1917-го человека могли звать Владимир Якубов, а год спустя – глядь, а он уже перекрестился в Вольдемараса Якубовса. Дело житейское.

– Ну и какие выводы можно сделать из вашего рассказа, товарищ Игнатов?

– Я вот чего подумал, товарищ майор, – а вдруг этот чертов Вольдемар тогда остался жив, а потом ушел к белым или белофиннам? Папа, кстати, такую возможность не исключил.

– То есть вы хотите сказать, что он до сих пор не верит в то, что юный Вольдемар погиб?