Охотник на ведьм

Однако в некоторые моменты Коломбано одолевала какая-то необъяснимая тьма, словно грозовая туча внезапно налетала на солнечное небо. В такие моменты его поведение становилось непредсказуемым и импульсивным. Легкие прикосновения внезапно превращались в хватание за затылок, ногти цеплялись за волосы на шее, пальцы сжимали подбородок так сильно, что Джессика боялась, как бы он не выбил ей челюсть. Коломбано был красивый, мускулистый, он мог заполучить кого угодно. Но он хотел Джессику. Вот почему, когда это происходило, они делали все, что хочет Коломбано. Это было самое меньшее, что Джессика могла сделать: принять его примитивное, ничем не скованное желание таким, каким его задумала эволюция. Джессика научилась читать мысли Коломбано только по выражению его карих глаз. Они показывали, что происходит, но только за мгновение до того, как спокойствие перерастало в полномасштабную бурю.

То, что двадцать четыре дня назад казалось Джессике возбуждающим и невероятным, теперь превратилось во что-то иное. Оно трансформировалось в любовь и привязанность. То, что первоначально возбуждало ее желания, теперь обращалось к совершенно другим инстинктам. Она хотела угодить Коломбано, дать ему возможность выплеснуть разочарование и стресс, неизбежные в жизни художника. Она знала, что те, кто ожидает совершенства, неизбежно оказываются в одиночестве, потому что надеются на Луну с неба. Джессика старалась увидеть Коломбано сквозь его приступы ярости, хотела укротить его непредсказуемую натуру. И прежде всего она хотела понять его.

Джессика распрямила спину и встала. Единственное, по чему она скучала из своего дома в Тёёлё, — это широкая кровать с толстым пружинным матрасом, который не пах засохшим потом и жирными волосами. Узкая скрипучая железная рама и комковатый матрас кровати в квартире Коломбано очень вредили ее больному позвоночнику.

Она подошла к балконным дверям, приоткрыла занавеску ровно настолько, чтобы увидеть узкий канал и окна розового здания напротив, находившиеся так близко, что из одного окна в другое можно было легко запустить бумажный самолетик. Она обхватила пальцами железные перила, чувствуя, как под ними колется облупившаяся краска. Затем направилась к бюро, где хранились фотографии, рассказывающие о жизни Коломбано. Одна из фотографий исчезла несколько недель назад: та, где два улыбающихся лица, мужчины и женщины, смотрят в камеру. Коломбано и та красивая брюнетка, черты лица которой Джессика уже не помнила. Она внимательно посмотрела на фото только один раз, и в ту же ночь оно исчезло. Заметив это, Джессика подумала, что такой шаг был сделан из уважения к ее чувствам, что Коломбано не хотел рассказывать новой любовнице о своей прошлой любви. И что когда их отношения станут серьезнее, он расскажет ей об этой женщине, о том, кем она была, о том, как она умерла.

Время от времени Джессика ощущала бездонную тоску по дому, которая постепенно стала больше похожа на ностальгию и охватывала всю прошлую жизнь, а не фокусировалась на каком-то определенном месте или времени. После смерти приемных родителей в Хельсинки у нее не осталось никого, на кого можно было бы положиться. Там ее ждали только вымученные улыбки адвокатов, банкиров и бывших опекунов, а также счета с ценными бумагами в частном банке, где хранилось столько унаследованного богатства, что она могла купить все здание Коломбано и окружающие его исторические сооружения.

И Тина, конечно. Мамина сестра, которая после всех этих лет пытается вернуться в жизнь Джессики. Джессика не хотела видеть Тину, у которой была привычка унижать маму. Может быть, это было соперничество между сестрами, а может быть, Тина просто настолько мелочна, что не хотела верить в способности своей сестры, ее шанс начать впечатляющую голливудскую карьеру.

Джессика думала о Лос-Анджелесе. Ее впечатления о городе были сильно приукрашены тем, что она видела в кино и по телевизору: в конце концов, на момент аварии ей было всего шесть лет. Несмотря на это, она помнит пальмы, тянущиеся к небесам, теплый ветер пустыни, мягкие зимы, пахнущие лосьоном для загара. Она думала о постепенно сгущающихся сумерках в Западном Голливуде, о красном солнце, опускающемся над Тихим океаном у Санта-Моники. Она помнила, как мама и папа ссорились, как жилка на папином виске извивалась, будто жирный червяк, как побелевшие костяшки пальцев мамы сжимали кожаный руль. Джессика сжимала руку брата — они устали от криков и споров. Она внимательно смотрела на своего брата — он был на два года младше и в тот момент явно напуган до смерти. Как будто в глубине души он предчувствовал, что машина вот-вот выедет на встречную полосу.

По ее щеке скатилась слеза. Одиночество и отсутствие корней побудили Джессику отправиться в самостоятельное турне по Европе. И никто не знал, где она. В свои девятнадцать лет Джессика уже ни перед кем не отвечала. Она никому не принадлежала, даже Коломбано, хотя, судя по его поведению в последние дни, можно было бы предположить, что такой вариант не исключался.