Охотник на водоплавающую дичь. Папаша Горемыка. Парижане и провинциалы

После того как дуэлянты были самым тщательным образом поставлены в одинаково выгодные позиции по отношению к местности и солнцу, один из секундантов скрестил концы обеих шпаг, сделал шаг назад и сказал:

— Начинайте, господа!

Противники приняли положение "к бою".

Ален Монпле, помнивший наставления своего учителя, встал в позицию столь уверенно, словно он был не менее первоклассным фехтовальщиком, чем барон де Равенн.

Как и предсказывал Гризье, эта классическая поза погубила его.

Барон де Равенн отступил назад.

— Черт возьми! — воскликнул он, обращаясь к своим секундантам. — Почему вы сказали мне, что этот господин никогда не держал шпаги? Он защищается, как святой Георгий!

Затем, снова вставая в позицию, он заявил:

— Это сулит ему неприятности: я собирался только ранить его, а теперь мне придется его убить.

Послышался звон металла; все смотрели, как шпага барона крадется, словно уж, подбираясь к противнику; не давая ему опомниться, Эктор де Равенн согнулся, сделал выпад и выпрямился быстрее молнии, вспыхивающей и гаснущей на небе.

Рубаха Алена Монпле обагрилась кровью; некоторое время он держался на ногах, и казалось, что один-единственный удар был не в состоянии повергнуть силача на землю. Но в конце концов он зашатался, вытянул руки, уронил шпагу, на его губах выступила красноватая пена, и он рухнул на землю, подобно могучему дубу, срубленному под корень топором дровосека.

Секунданты смотрели на падение юноши с волнением, которое неизменно вызывает подобное зрелище.

Обернувшись к четырем секундантам, барон спросил:

— Господа, я вел себя как человек чести?

— Да, — ответили четверо секундантов в один голос.

— Мог ли я поступить иначе в силу нанесенного мне оскорбления?

— Нет, — последовал столь же единодушный ответ.

— В таком случае, я надеюсь, что пролитая кровь останется на совести виновника этой ссоры.

Секунданты сделали знак, говоривший о том, что это пожелание, очевидно, уже исполнилось; барон сел в экипаж вместе со своими секундантами, оставляя неподвижного, как труп, Алена на попечении двух его друзей и молодого врача.

IV ВЗЯТЬ РЕВАНШ ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ УЛАДИТЬ СВОИ ДЕЛА

Между тем Аден не умер.

Клинок шпаги наткнулся на ребро и слегка отклонился в сторону.

Пройдя сквозь грудные мышцы, он задел край правого легкого и вышел наружу под лопаткой. Это был прекрасный удар — четкий и прямой, но отнюдь не смертельный.

Однако раненый задыхался.

Следовало опасаться кровотечения.

Молодой доктор приподнял рукав Алена, обнажил его богатырскую руку и широко вскрыл ему вену, чтобы произвести обильное кровопускание.

Ален открыл глаза и стал дышать легче.

Но, как только он попытался пошевелиться, силы его покинули и он снова потерял сознание.

Рядом находился Мадридский павильон, и раненого отнесли туда.

В этом павильоне жил смотритель; он привык к таким визитам и в подобных случаях всегда готов был предоставить нуждающимся комнату.

Это приносило славному малому дополнительный доход.

К счастью, комната была свободной — последняя дуэль состоялась поблизости от павильона неделю назад, и раненый скончался тогда по истечении четверти часа.

Постель застелили чистым бельем и положили на нее Монпле.

Студент-хирург, у которого еще не было пациентов, мог всецело посвятить себя раненому.

Благодаря постоянному уходу и на редкость крепкому телосложению Алена его исцеление происходило с поразительной быстротой, особенно в глазах тех, кто не подозревает, как скоро заживают некоторые раны.

Через три недели после того, как его грудь была пробита насквозь, он встал на ноги.

Неделю спустя Ален щедро заплатил доброму смотрителю за месячный пансион.

Затем он вернулся домой, чувствуя себя столь же здоровым, как и вдень, когда отправился на дуэль.

Между тем одна мысль не давала молодому человеку покоя.

Ален думал, что если он не отплатит какому-нибудь парижанину той же монетой, то окажется последним, как говорили в коллеже.

А наш герой гордился тем, что никогда не был последним.

Он решил навестить своего учителя.

Гризье уже догадался о несчастье, постигшем его подопечного, так как тот долго не возвращался.

Воскресший из мертвых подробно рассказал ему обо всем, что произошло; совесть Гризье была чиста, ибо он предупреждал своего ученика, что, глядя на его превосходную боевую позицию, его соперник несомненно решит, будто за этим что-то таится.

Барон не ошибся: за этой позицией таилась собственная персона Алена Монпле.

Затем юноша напомнил учителю о том, что тот говорил о его способностях к фехтованию, и спросил Гризье, сколько, по его мнению, понадобилось бы времени, чтобы он, Ален, сравнялся с бароном Эктором в мастерстве.

Гризье как честный человек не хотел вводить ученика в заблуждение.

— Два года, — ответил он, — если усердно трудиться.

Ален Монпле не способен был в течение двух лет заниматься одним и тем же делом, что бы оно собой ни представляло.

— Что ж! — воскликнул он. — Я очень рад, что вы мне это сказали. Я лучше займусь стрельбой из пистолета: через неделю я буду знать в этом толк.