Охотник за бабочками

Кузьмич нетерпеливо болтался перед лицом, сжимая кулачки на уровне груди, дрожа ими словно от лихорадки. Знать, действительно серьезные новости, раз так терзается.

— Что там еще?

— Сводки с фронта, — Кузьмич хрустнул пальцами.

— Какого еще фронта? — не понял я.

— Знамо дело, с какого. С личного. Дворецкие только, только улетели. Докладывать, или сначала харю ополоснете? Тогда докладываю:

Кузьмич опустился на подлокотник кресла, принял стойку «смирно» и отрапортовал:

— Ни один из дворецких не смог выполнить поставленные перед ними задачи. Выполнение поручения у обоих претендентов на батюшкино состояние проходит в повышенных условиях секретности. Известно только, что на имя старшего брата вашего поступила посылка, предназначенная для его избранницы. Что в посылке — неизвестно. Теперь, что касается металлолома. Я имею в виду средней невестки. На удивление никаких данных. Ночью шума не производила, по этажам не шастала. Железом не гремела. Что приготовила неизвестно.

— Понятно.

— О нашей заразе докладывать?

— Ага, — не побоялся таки. Провел рекогонсценировку. Надо бы потом, ради интереса в суреркомпе узнать, как правильнее слово это мудрое говорить. А то на людях, не дай бог, конечно, можно и опозориться.

— По нашей заразе докладывать нечего. Побоялся я.

Значит, не провел это самое мудреное слово.

Кузьмич развел крыльями. Все, мол, докладывать больше нечего. И на том спасибо.

— Пошли, — я поднялся с кресла.

— Куда это, подозрительно сощурился Кузьмич, оставаясь на месте.

— Про утро она ничего не говорила. Наоборот, сказала. Что б только утром к ней и являлись. Кстати, Кузьмич, ты не ощущаешь повышенное содержание кислорода в воздухе? Нет? Странно. Я тоже.

Отворив дверь, я осторожно выглянул в коридор. Ничего подозрительно. Взгляд по коридору в сторону оранжереи. Тоже все, как обычно.

Перебежками до оранжереи.

— Заходим?

— На счет «три», — попросил Кузьмич, явно волнуясь. Я согласился, и мы зашли только на счет «три».

Куколка находилась на своем месте. Собственно, это и так понятно. Каждый раз, когда я захожу в оранжерею, куколка всегда на своем месте. По деревьям не скачем, с ветки на ветку не перелазит. В этом отношении она спокойная.

— Привет, — надо поздороваться первым. А то потом скажет, что я ее обхожу вниманием. А мне эти ссоры не нужны.

— Привет, — эхом повторил Кузьмич, оставаясь на достаточно близком расстоянии от моего нагрудного кармана.

— Здравствуйте, милые мои.

Кузьмич от такой нежности решил все же спрятаться, и юркнул в карман.

— Заждалась я вас сегодня, соколы мои ненаглядные.

Что это она сегодня? Или характер свой самочий показывает. Мол, вот вчера я на вас с Кузьмичем зла была, а сегодня наоборот. Милее вас и нет на свете. Но нас на этом не проведешь.

— Товар где?

Рассусоливать нечего. Забрать самое дорогое и прямиком к паПА кабинет.

— Да вот же. На столе стоит. Да не лапай ты его так, соколик мой. Нежно надо. И осторожно. Да не разворачивай, пока время не наступит.

— Да? — я подозрительно уставился на небольшую коробку, обернутую блестящей фольгой, — А она, часом, не рванет?

Куколка закатила красные глаза вверх, по-нашему вниз, прошептала: — «Господи», — и отрицательно покачала тем, что выглядывало из кокона. Головой, имеется в виду.

— Не рванет, так не рванет, — согласился я и поднял коробку. Но на всякий случай прислушался. Не тикало, — Тогда мы пошли?

Куколка задерживать нас не стала. Да и мы не очень то и хотели. Боком протиснувшись в проем, я аккуратно, придерживая коленом коробку, прикрыл дверь.

— Ты потряси ее, — посоветовал Кузьмич, высунув нос из кармана.

Может еще и флюорографию ей устроить? Коробка, как коробка. Главное, не тикает.

Отсутствие тиканья никак не повлияло на дорогу до конференц-зала. Правда, когда я несколько раз споткнулся от чрезмерного напряжения, Кузьмич, следовавший за мной на расстоянии в десять метров, мгновенно падал на пол, ногами к предполагаемому взрыву, и прикрывался не только руками, но и крыльями.

Но слава вселенной, ни что не рвануло. Да я и не думал, что куколка способна на такую подлость. Брюлики-то потом, кто отдавать станет?

ПаПА дожидался нас в своем любимом кожаном кресле, за своим любимым рабочим столом. И то и другое работа двадцать первого века. Вещи старинные и ценные. Налогом не облагаются. Почему? На них же ясным русским языком написано «не кантовать». Вот и не облагаются.

ПаПА показался мне немного уставшим. Синяки синие под глазами, пиджак перепачкан, руки трясутся. Знать ночка веселой была. Я то сразу все понял. Не зря же из моего каравая кончик хобота зажаренного виднеется. ПаПА и не такое может!

Узрев нас, сыновей своих, паПА чуть приободрился и даже попытался улыбнуться. Получилось это у него достаточно неправдоподобно, но приличия были все соблюдены.

Он нехотя лупанул молотком по металлической штуке, которая согласно большому галактическому словарю называется «гонгом».

— День второй испытаний семейных объявляю открытым.

Мы с братьями похлопали. Пока хлопали, я осмотрел то, что притащили с собой мои старшие. Ничего особенного. На вид, конечно. А внутренностей не видел.