Охотник за бабочками

— Что ж, — папа слегка потер ладони, — Приступаем. Соискатель номер один! Вениамин. Чего стоишь? Ждем ведь.

Вениамин бодро подтянул штаны на животе и вручил паПА небольшой сверток.

ПаПА неторопливо развернул его и достал обыкновенное зеркало на ручке. Ну, может быть и не очень обыкновенное. Золотое, разукрашенное. Но, все равно, зеркало. У нас такого добра в доме хоть обглядись.

— И что мне с ним делать? — спросил паПА, глядя на Вениамина.

Тот улыбнулся, так что щеки аж на плечи свисли.

— А ты спроси у него, у зеркала — кто на свете всех милее?

— Так и спрашивать? — не поверил паПА, — У него? У зеркала?

Венька радостно кивнул.

ПаПА повертел зеркалом, повнимательнее разглядывая, потом, послушавшись совета старшего, все-таки спросил:

— Кто на свете всех милее?

И стал ждать ответной реакции, которая не заставила себя ждать.

Из боков зеркала вылезли ручки, которые, упершись в сжимающий зеркало кулак паПА, попробовали освободиться от тесных объятий. Но ничего у них не вышло. Поняв, что с паПА тягаться, себя не уважать, зеркало шумно вздохнуло, засветилось солнечными блестками и сказало:

— Ну, ты-ы, ты! Го-осподи! Кто ж еще тебя милее? И умный ты. И красивый. Прям весь такой из себя-я! Короче, папаша! Все в норме. Болезней у тебя навалом, но это от старости. С умом проблемы от того же. А так… Жизнь прекрасна, папаша. Кстати, папаш, ты помнишь ту клевую блондинку прошлым летом? Как она…

ПаПА подскочил, сунул зеркало себе под зад и сел на него. И только после этого перепустил дух.

— Хорошая вещь, Вениамин, — похвалил он старшего брата. Тот засветился, как то зеркало, — Я с ним еще поговорю на досуге. Мозги вправлю, если что. А то болтает тоже…

ПаПА крякнул, мотнул головой.

Прав паПА. Мозги кое-кому вправить совершенно необходимо. А то треплются о чем попало. Видел я ту блондинку. Ничего особенного.

— Средний мой сын, сын средний единственный, — начал было паПА церемонию, но потом махнул на все рукой и пригласил Жорку самому распоряжаться действом. Тот долго думать не стал и преподнес паПА, поклонившись перед этим, конечно, брючный костюм, который, по всей видимости, сшила его ненаглядная броненевеста.

Нормальный брючный костюм. Железный, правда. Пиджак и брюки. Сверху брюки. Снизу пиджак. Потому, что пиджак тяжелый. Брюки то полегче, понятное дело. На них железа поменьше ушло.

ПаПА внимательно осмотрел поднесенный средним сыном подарок и показал его нам. Чтоб, значит, и мы оценили.

По мне, так нормально. Заклепок, конечно, могли бы и поменьше наклепать. Да и сталь поблагороднее выбрать. Или, опять же, хромом бы все покрыли. Для приличия.

Поднатужившись, паПА напялил на себя пиджак. Завернулся на все шесть болтов, поправил воротник на петлях и крутанулся перед нами.

На спине у пиджачка красовалась выгравированная на всю ширину плеч надпись: «От родных и близких. На долгую, вечную память».

Чтобы снять пиджак, пришлось вызывать дворецких с гаража. Те с помощью ломика и атомного резака вызволили паПА из стального плена. Штаны он мерить категорически отказался, убеждая Григория, что они ему, несомненно, впору. И мять такое богатство ненужными примерками он, паПА, не собирается.

Костюмчик был отставлен в сторону, и покачивание головы паПА говорило о том, что этот подарок ему по душе.

Ну и, наконец, настала моя очередь. Мне даже самому интересно стало, что там куколка для паПА приготовила.

Но на всякий случай, по совету Кузьмича, я отдалился на безопасное расстояние от стола. Тикало, не тикало, а шорохи подозрительные я слышал.

ПаПА уже ко всему готовый, распаковал принесенную мной коробку.

Сунул туда руку.

Задумчиво посмотрел в потолок.

Хотел что-то спросить у меня. Но не спросил.

И достал из коробки тапочки.

Я и сам не понял, вначале, что это тапочки. Мохнатые такие. Черно-бело-дымчатые. Если б знал заранее, что так опозорюсь, выкинул бы коробку вместе со шлепанцами в первый попавшийся мусоропереработчик.

ПаПА ни слова не говоря, поставил тапочки перед собой на пол и стал снимать ботинки «Адидас» производства Китайской области. После подвинул тапочки поближе. Едва он сделал это, тапочки громко сказали: — «Мяу», — и принялись ласково тереться о паПА.

ОН сказал: — «Ой», — и поджал ноги.

Но тапки не унимались. Одна из них запрыгнула к паПА на колени, а вторая, вскарабкавшись, устроилась у него на плече, продолжая ненавязчиво мяукать. От такой наглости паПА поначалу опешил, но потом попривык. Даже погладил тот тапок, что сидел у него на коленях и гнул подошву.

— Они что ж, живые? — спросил он у меня. А сам пяточку тапку чешет, и носок ему теребит.

— Да-а! — уверенно сказал я, уже не вспоминая о мусоропереработчиках.

— А одеть их?

Этого я не знал. И куколка не сказала. Вроде как живых на ноги жалко. Но с другой стороны, тапки они и есть тапки. На кой еще ляд они предназначены.

— Можно и нужно, — ответил я.

ПаПА осторожно, чему-то улыбаясь, снял тапки с колена и с плеча, опустил их на пол и осторожно всунул в них ноги. Тапки моментально прекратили подавать голос и довольно замурлыкали.