Охотники за алмазами. Открытие века

Юрий Юрьевич слушал Далманова и отмечал про себя, что, несмотря на молодость, у кавказца, видимо, цепкая хватка. Нравились его смелые выводы о нефтеносности района, влюбленность в геологию и яростный энтузиазм. Эревьен сразу же уловил, что этот человек, раз поверив, не изменит своего убеждения. И это настораживало. Тем более, что в высказываниях Далманова сквозило и много такого, что говорило о его молодости как руководителя и как геолога. Мечта и реальность — понятия весьма разные. Эревьену приходилось встречать таких одержимых; спорить с ними тяжело, они ни о чем, кроме своих предположений, и слушать не хотят. Далманов чем-то напомнил именно такого одержимого, хотя в его предположениях было много конкретного и обоснованного. Смелый расчет или необузданная увлеченность? Эревьен еще не знал, но слушать Далманова было интересно. Он буквально гипнотизировал собеседника. Мимикой, жестами, блеском глаз. Эревьен даже поймал себя на мысли: «Может быть, Далманов говорит именно то, что мне хочется от него услышать?» И еще невольно подумал: работать с этим человеком не так-то просто. А может быть, это и хорошо?

Далманов тихим голосом повторил:

— Возьмите нас под свое крыло, Юрий Юрьевич. Сам прошу, и весь коллектив просит. А то чехарда какая-то! По партийной линии подчиняемся Обь-Иртышью, а по административной — Сибирску. А там мы как бедные родственники. Никакого внимания!

— А райком как на это смотрит?

— Только положительно! Секретарю обкома бумага пошла, просят поддержать.

— Это верно, что Евдокимову послали, — сказал Эревьен. — Только с помощью обкома партии можно добиться передачи вашей геологоразведки в наше управление.

— Завтра пойду на прием к первому секретарю. На восемь тридцать назначил, понимаешь, — и Далманов смущенно улыбнулся, обнажая сахарно-белые зубы. — Никогда раньше у такого большого партийного руководителя не приходилось бывать. Скажите, пожалуйста, как он к геологам относится?

— Хорошо. Очень даже хорошо!

Юрий Юрьевич, после ухода Далманова, задумчиво прошелся по кабинету, все пытаясь разобраться в том двойственном впечатлении, которое вызвала эта встреча. Его чувства несколько не совпадали с мыслью. Он видел перед собой Далманова с темными блестящими глазами, странно соединяющими в своем выражении и глубину ума, и насмешку, и упрямство. И Эревьену, привыкшему за годы своей жизни к строгости и последовательности в поступках, мыслях, была чужда туманная окрыленность, которой жил этот Далманов, в сущности совсем молодой парень. Он, Далманов, добровольно перебрался в тайгу, в мир неустроенный и скудный, с жаждою проникнуть в неразгаданные тайны. И Эревьен, который тоже стремился к тем затаенным подземным кладам, где-то в глубине души светло завидовал этому молодому начальнику партии; в свои двадцать восемь лет тот по-мальчишески бесшабашно мог фантазировать и жить своей мечтой, сделав ее сокровенным источником силы. И в то же время Эревьен не принимал, как ему казалось, такую мальчишескую веру, потому что с годами стал терпелив и расчетлив в делах и привык больше доверять трезвому анализу, чем пылкому воображению.

2

В назначенное время Фарман был в обкоме. С утра зарядил дождь, и Далманов смущенно шагал по лестнице, оставляя влажные следы. Перед входом в приемную он долго шаркал подошвами, стараясь вытереть остатки влаги.

— Вы товарищ Далманов? — спросила полная седоватая женщина в очках, скорее похожая на учительницу, чем на секретаршу. — Посидите минутку, Борис Александрович разговаривает с Москвой.

Фарман уселся поудобнее, приготовившись к томительному ожиданию. Достал журнал «Крокодил». Но не успел его раскрыть, как бесшумно открылась большая черная дверь:

— Товарищ Далманов? Прошу!

Фарман поднял глаза и обомлел. В дверях стоял человек, которого он прошлой осенью подвозил на катере.

Была тогда дрянная погода. Вторую неделю шел дождь со снегом. Небо опустилось чуть ли не до макушек сосен. Порывистый ветер крутил седые космы туч, тугие струи дождя. «Падера, — говорили местные жители про такую погоду, — сибирская падера…» А Фарману нужно было до ледостава добраться в Ханты-Мансийск, куда летом по Иртышу доставили турбобуры и запчасти для дизелей, взять все это и успеть вернуться назад.

Катер мчался по беспокойной Оби, как горячий конь: поднимался на дыбы, валился на бок и снова вскакивал на очередную волну. Далманов сидел в кубрике, уцепившись руками за привинченный стол, и материл погоду, реку и всю тайгу…

— Человек! — прокричал моторист. — С берега сигналят!

Закон Севера прост и суров. Зазря сигналить не будут. Значит, что-то стряслось.

Катер, сбавив ход, подошел к песчаному откосу. У зарослей ивняка стоял шофер райкомовского вездехода, Далманов его сразу узнал.

— Застряли… Второй час бултыхаемся, — ругался шофер.

— Ну, ты силен! Разве катером я смогу вытащить твой вездеход?

— Да не о том! У меня человек… — шофер хотел было сказать «секретарь обкома», но вовремя осекся, помня наставления Евдокимова. — Командировочный! Ему в рыбачий колхоз надо… Тут пустяк остался, километров тридцать!

— Где твой командировочный?