Охотники за микробами

Он вечно старался обогнать самого себя. Он бомбардировал научные журналы своими статьями. Наведя микроскоп на какого-нибудь случайного жучка или клопа, он тотчас же садился и писал ученый труд. А на следующий день, посмотрев внимательно на объект своего исследования, уже видел перед собой совершенно иную картину. Тогда он спешно писал в редакцию журнала: «Прошу задержать печатание моей рукописи, отправленной вам вчера. Я обнаружил в ней ошибку». А если редакция иной раз вовсе отказывалась печатать его статью, он приходил в ярость и горестно восклицал: «Ах, мир меня не понимает!»

Наконец он сказал своей матери (которая всегда его баловала и верила в его великое будущее): «Я очень интересуюсь изучением протоплазмы. Но у нас, в России, нет науки!»

И он отправился в Вюрцбургский университет в Германии, где обнаружил, что университет откроется для занятий только через шесть недель. Он отыскал там нескольких русских студентов, но те, однако, отнеслись к нему весьма холодно, поскольку он был евреем. Окончательно разочаровавшись в жизни, он вернулся домой с несколькими новыми книгами в саквояже, и одной из этих книг было только что опубликованное «Происхождение видов» Чарлза Дарвина. Он жадно поглотил теорию органической эволюции и, сделавшись сразу ее страстным приверженцем, стал проповедовать ее как новую научную религию.

Он стал замышлять широкие собственные исследования в области эволюции; в долгие бессонные ночи перед его открытыми глазами проносилась величественная панорама живых существ – от таракана до слона, являющихся детьми какого-то отдаленного, бесконечно малого предка.

Этот перелом был для Мечникова началом новой жизни. В продолжение десяти лет он странствовал из лаборатории в лабораторию, проповедуя и защищая свою новую точку зрения; из России через Германию он перебрался в Италию; из Италии – на остров Гельголанд. Он работал над эволюцией червей, он отчаянно ковырялся своими неуклюжими пальцами во внутренностях ящерицы, стараясь прочесть в них историю эволюции, и, когда не находил того, что ему хотелось, с досадой бросал остатки изуродованной рептилии через всю лабораторию.

В отличие от Коха и Левенгука, величие которых заключалось в умении ставить природе те или иные вопросы, Мечников читал сначала толстые книги об эволюции, загорался воодушевлением, кричал «да», а потом уже длинным рядом опытов пытался вырвать у природы признание его идей. И, как это ни странно, он часто оказывался прав, и блистательно прав, как вы увидите ниже. До того времени (это было в конце семидесятых годов) он ничего еще не знал о микробах, но одолевавшая его все время мания доказать факт выживания наиболее приспособленных неизменно вела его к созданию той полуфантастической теории, которой он объяснил причину сопротивляемости человека к нападениям микробов.

Первые тридцать пять лет его жизни были только шумной и довольно-таки нескладной подготовкой к той громкой славе, которая ждала его на острове Сицилия, в Средиземном море. В двадцати три года он женился на некоей Людмиле Федорович, которая болела туберкулезом и на свадьбу была привезена в кресле для инвалидов. Они стали ездить по всей Европе в поисках исцеления. Урывая случайные минуты от нежного и трогательного ухода за женой, Мечников занимался изучением вопроса о развитии зеленых мух, паразитов, червей и скорпионов – надеясь сделать какое-нибудь громкое открытие, которое позволило бы ему получить хорошо оплачиваемую профессорскую должность.

Наконец Людмила умерла; последние свои дни она провела под морфием, и Мечников, заразившийся от нее этой привычкой, в своих последующих блужданиях по Испании и Швейцарии стал употреблять все большие и большие дозы этого наркотика. Кроме того, у него развилась еще тяжелая болезнь глаз, а что за натуралист и исследователь без глаз?

«К чему жить?» – сказал он себе и принял заведомо смертельную дозу морфия, но, к счастью, она оказалась слишком большой и, вызвав у него рвоту, вышла вместе с нею. «К чему жить?» – воскликнул он снова и, приняв горячую ванну, выскочил раздетым на мороз, чтобы заболеть воспалением легких. Но мудрые боги, покровительствующие искателям, имели на него, вероятно, другие виды. В ту же ночь его внимание неожиданно было приковано картиной роя ночных бабочек, вьющихся около пламени фонаря.

«Эти насекомые живут всего несколько часов, – сказал он себе. – Как в их отношении применяется теория выживания более приспособленных?»

И он вернулся к опытам.

Тоска его была очень глубока, но длилась недолго. Вскоре он был назначен профессором Одесского университета, где стал проповедовать идею естественного отбора, завоевал всеобщее уважение своей ученостью и приобрел некоторую солидность. Не прошло и двух лет после смерти Людмилы, как он познакомился с прелестной девушкой Ольгой, пятнадцати лет, дочерью состоятельного человека. «Внешностью он очень напоминает Христа – такой бледный и такой печальный», – шепотом признавалась Ольга вскоре после того, как они поженились.