Охотный Ряд и Моховая. Прогулки под стенами Кремля

Как-то у Печкина актеры Малого театра собрались в трактире, чтобы отметить совсем не творческую победу своего коллеги Михаила Докучаева. Дело в том, что Докучаев побил известного карточного шулера Красинского, и ему ничего за это не сделалось. Вот как он сам об этом рассказывал: «А это было под Курском, на Коренной ярмарке… Тогда съезжались помещики из разных губерний, из Москвы коннозаводчики бывали, ремонтеры… Ну, конечно, и шулерам добыча, игры тысячные были… А мы в то лето с Гришей (коллега Красинского, Григорий Кулебякин. – Авт.) в Курске служили – поехали прокатиться на ярмарку… Я еще совсем молодым был. Деньги у меня были, только что бенефис взял. Приехали, знакомых тьма… Закрутили… Захотелось в картишки. Оказалось, что с неделю здесь ответный банк мечет какой-то польский граф Красинский. Встретились со знакомым ремонтером, тоже поиграть к графу идет; взялся нас провести – пускают только знакомых. Большая мазанка в вишневом саду. Человек десять штатских и офицеров понтируют, кто сидит, кто стоит… Пол усыпан картами. На столе груды денег… Мечет банк франт с шелковистыми баками и усиками стрелкой. На руках кольца так и сверкают. Вправо толстяк с усами, помещичьего вида, следит за ставками, рассчитывается, а слева от банкомета боров этакий, еще толще, вроде Собакевича, в мундире. Оказалось после – исправник, тоже помогал рассчитываться. Кулебякин сел за стол и закурил сигару; он не любил карт. Я сразу зарвался, ставлю крупно, а карта за картой все подряд биты. «Пойдем, шулера», – шепчет мне Гриша. Я от него отмахиваюсь и ставлю. Разгорячился. Опять все карты – крупная была ставка – биты. Подается новая колода карт. Вдруг вскакивает Гриша, схватывает через стол одной рукой банкомета, а другой руку его помощника и поднимает кверху: у каждого по колоде карт в руке, не успели перемениться: «Шулера, колоды меняют!» На момент все замерло, а он схватил одной рукой за горло толстяка и кулачищем начал его тыкать в морду и лупить по чем попало… Граф заорал: «Цо?.. Цо?.. Разбой здесь», – и ловит за руку Гришу. Тогда уж я его по морде… С ног долой… Кругом гвалт, стол опрокинулся, а Гриша прижал своего толстяка к стене, потянулся через стол и лупит по морде кулаком… Исправник бросился на меня… Я исправника в морду… Стол вверх ногами… Исправник прыгнул к окну и вылезает… Свалка… Графа бьют… Кто деньги с полу собирает… Исправник лезет в окно – высунул голову и плечи и застрял, лезет обратно, а я его за ноги и давай вперед пихать. Так забил, что ни взад, ни вперед… голова на улице, ноги здесь, а пузо застряло. Потом пришлось стену рубить, чтобы его достать. Когда я приехал зимой в Москву, все уже знали. Весь Малый театр говорил об этом. У Печкина в трактире меня актеры чествовали. Сам Михаил Семенович Щепкин просил рассказать, как все это было. А узнали потому, что на ярмарке были москвичи-коннозаводчики и спортсмены и рассказали раньше всю историю. Оказалось, что граф Красинский вовсе не граф был, а шулер».

Было за что чествовать Докучаева в трактире Печкина, история эта получила такую известность, что имя героя стало нарицательным. Драматург Сухово-Кобылин даже упомянул ее в «Свадьбе Кречинского» словами Расплюева: «Вот как скажу: от вчерашней трепки, полагаю, не жить; от докучаевской истории не жить!»

Кроме театралов и актеров, хаживали к Печкину и чиновники судебного ведомства, и стряпчие (адвокаты), обделывавшие свои делишки непосредственно за обедом. Дело в том, что неподалеку от трактира стояло здание Присутственных мест, на задворках которого помещалась печально знаменитая тюрьма Яма – подвал, куда засаживали московских должников и банкротов, в основном мещан, цеховиков и прочую несолидную мелкоту. Уже само название наводило оторопь, в Яме, как в могиле, было холодно и уныло. Водевилист Ленский не удержался и написал:

Близко Печкина трактира,
У присутственных ворот,
Есть дешевая квартира,
И туда свободный ход…

Эти стихи исполнялись на мелодию из популярнейшей тогда оперы «Аскольдова могила» композитора Верстовского. Не кривя душой скажем, что и в те времена даже в тюрьме можно было жить по-человечески, главное – были бы деньги. Для состоятельных должников (парадокс!) отводили особую камеру – так называемые купеческие палаты. Туда доставляли обеды и ужины от Печкина, присылали музыкантов, а на ночь даже могли отпустить домой. Такое вот исправительное учреждение.