Охра

– Да, старший. Вырос в устойчивой концепции-картинке, сегодняшнего дня – художник, успешный дизайнер, учредитель нескольких компаний. Приласкал, ничего такую, смазливую, и живет с ней. Месяц назад была годовщина. Она танцовщица и, о боже, поэтесса. Когда мы собираемся у родителей на ужине, эта «святая» пара начинает типичные разговоры о том, что средний класс растет; о потрясающей выставке Komar and Melamid; о Афанасьеве и его Оренбургском периоде… я ору. Но они не говорят, что я истеричка, нет же, боже упаси, мы идеально возвышенные люди, мы понимаем любое человеческое бессознательное. «Франка – творческая личность» говорят. И самое обидное, они даже не сумасшедшие.

На улице послышался треск. Профессору удалось настроить связь.

– Приём! Да-да… Жеро Ресем! Я в Охре, вы меня слышите? Я здесь с двумя…

Грохот от повторяющихся ударов, хлопки. Стены отгораживали нас от бликов и мерцания по ту сторону. Тканевая завеса изрыгала алый, выплевывала шарлах. Автоматная очередь. Дохнуло сырым мясом, ударило разорванным…

Я почувствовала конец. Никогда и не подумала бы, что будет таким. Боишься, трясёшься, а на деле – смирение, готовность повиноваться. Бред, абсурд, трудно поверить, что Он пришёл.

В дверь вломились два солдата. Один молодой, цыпленок белоперый, второй зрелый с подведёнными глазами. Я смотрела на молодого, потому что его молочно-восковые глаза слушали мои.

Он не может выстрелить.

Молодой солдат направил ствол на меня.

Он не может выстрелить…

Второй выстрелил в Жеро. Его сидячее туловище опрокинулось на только что налаженную связь.

Он не может выстрелить. Он молод, ещё гибок… он же ещё живой…

Лука схватила обрубок печи, но не успела выпрямиться. Она легла, в искривленной позе.

Он не может выстрелить…

Заключение

Перевернутая вертолётная лопасть над головами, рассекает разлетающиеся звуки из першащих от перегара глоток. Тусклая энергия, еле живая, засажена в стеклянно-ребристые плафоны, бьется в лихорадке и придает коже приятный золотистый оттенок. Румяные лица – алкоголь подсвечивает изнутри. В ограниченном пространстве, где разнообразие пропорционально равенству – первую скрипку играет удовольствие.

В баре сегодня полная посадка. Две соперницы напротив, одного из самых нестоящих мужчин – ему сегодня выбирать; столик из молоденьких, но не свежих девушек; две манкие со слишком громким смехом; и трое татуированных парней в коротких шортах – единственные от кого можно надышаться воздухом.

Высунула голову из окна, на мало проходимую улицу. Белая ночь, поэтому и конец дня не замечаешь.

Свежо. Обсмотрела улицу. Пара прохожих. Второй этаж, дом еще царской постройки, капремонт примерно в восьмидесятых… единственное не занавешенное окно из которого видно двухэтажную кровать, стеллаж – ничего интересного. Я повернулась к столику.

«Скромность – слабость. Много исключительных обстоятельств подпортила моя деликатность.

Скромность – благопристойность.

Люди, которыми восхищаются, с которыми большинство было бы счастливо связать судьбу – кроме моего сознания их доблесть нигде не начерчена. После нас их благородство канет.»

Так выглядел бы эпизод из моей жизни, если бы я вернулась домой.

– Мам, я хочу тебя с ней познакомить. Завтра в полдевятого в «Жантауре»?

– Только меня?

– Отец ее видел.

– Пардон, это как собственно?

– Франка, я их застукал во дворе. Прощались, лебедушки.

– И мне не сказал?

– Забыл, наверное.

– Потрясающе!

Фрагмент из моей жизни, если бы я вернулась домой.

***

Молодой солдат выстрелил в меня. И самое дурное, что он попал в бедро. Вторая пуля мимо. Я извивалась на полу, и разглядывала свою кровь. Я плавала в своём же горячем нутре, пока молодой перезаряжал ствол. Щелчок.

Странно, живешь, ползешь во времени и вдруг кто-то его крадет. Причём оно ему даже и не нужно.

А я больше не существую.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.