Охрана

Публика рядом еще та. В углу, напротив, запрокинув голову, храпел мужчина лет сорока, нельзя сказать, чтобы конченый совсем, но потерявшийся, может быть, даже художник без работы, без заказов, руки у него нерабочие, длинные слишком, как и волосы. Рядом пили пиво из бутылок две студентки, а может быть, и продавщицы. Бабенки молоденькие, форс держат, но разве их сравнить с Ольгой или Валентиной! У тех кожа была, словно бы и не кожа, а эластик. А уж дотронешься, даже случайно – ток живой по руке бежит, волнует тело мужское. А у этих будто и не кожа вовсе, а какая-то липкая смазка. А фигуры! Нет, человеку не летавшему, они могут показаться ничего себе. Вроде бы при них все. Но ведь это, как самолет без заправки: и боевой, и красивый, и с полным боекомплектом, а не взлетишь. О, поняли, что о них думают, обиделись, встали, фыркнули, пошли, не допив. Доходяги. Джинсы напялили, обтянули свои задницы… ну и телки в Москве! Как резиновые куклы. А эти ханыги спившиеся. Во, парочка! У него глаза навыкате, у нее синяки. Дура. Хоть бы брюки надела, кому приятно смотреть на твои битые синие ляжки! Что за народ! Москвичи называются. Наши-то девки по два раза в день, а то и чаще, туалеты меняли, любо-дорого смотреть на них.

– Отходняк замучил, дед? – спросил Бориса подсевший к нему парень лет тридцати, крепкий, в белых брюках, джинсовой рубашке, с хитроватым, не злым прищуром.

– Почему это? – очень удивился бывший летчик.

– Да ты на них смотрел, как Ленин на буржуазию. На пиво не хватает?

– Могу тебя угостить, если буксы горят.

– У меня пока и свои есть, пивные.

– Это хорошо. Будь здоров!

– Обязательно буду!

Борис Ивашкин, совсем охмуревший, пошел. «Посидеть спокойно не дают, – подумал он, лавируя между прохожими, длинной толпой навалившимися на него на тротуаре перед метро „Проспект Мира“. – Как будто меня без Афгана под Москву не перевели бы. Как будто на „Речке“ я орденов меньше получил бы! Фу ты, дурень!»

Обычно в таких случаях его успокаивало небо. Даже в плохую погоду выходил он на балкон, садился на стул и сидел, покуривая и не думая ни о чем, под боком у неба. А тут эта людская мошкара достала совсем. И московские норы. Куда не кинь, обязательно в метро лезть нужно, в глубь земли, над которой он летать любил и не разлюбил. Это большая разница – земля внизу спокойная, молчаливая, загадочная, и земля в тоннеле – визжащая, дрожащая, аварийно вибрирующая, нервная, будто дитя перед уколом. Разве это Земля?!

«Теперь ясно, что не надо мне было горячку пороть. Потерял я за два афганских года почти все. Жизненный темп потерял. Любовь. Любовь? Да что это за любовь? У нее ребенок, у меня двое детей, ответственная работа, какая тут любовь? Нет, я все сделал верно. На „Речке“ мне жизни не было бы, пока она там. А она оттуда уезжать не собирается, если штурману верить. Любил? Да, любил. Но, видно, не так, как в книгах пишут. Любил по-своему. Даже после того, как штурман влез в наше дело. Кто его просил? Она? Да врет он, не могла она…»

На Белорусской Борис сменил маршрут, настроение не улучшалось. Народу много. Возле него встал и остолбенел высокий мужчина в рубашке с нашивкой на рукаве. Тоже охранник, тоже из бывших офицеров. Но не летчик, точно. Летчиков Борис вычислял почти с гарантией.

«Далась мне эта охрана. Сто пятьдесят долларов в месяц. И эти охраннички. Ребята, конечно, нормальные, но корежат из себя деловых, сил нет… Салагу нашли, герои мирных будней. Я таких слов в армии не знал: дед, салага, молодой… Сдурели они, что ли? Или от безделья у них крыши поехали. Федор в горячих точках бывал, а в принципе такой же. Уйду. Найду что-нибудь путевое. Не может этого быть. Генералу позвоню, в ножки поклонюсь. Он ко мне всегда хорошо относился».

Он вышел из ненавистного душе его метро. Вечер еще не загустел, жара, правда, сдалась. Из крон местных лип и тополей разбегались по быстрым прохожим струи ветра, его явно не хватало на всех, и может быть поэтому люди спешили скрыться в домах. Борис ускорил шаг, мечтая поскорее, пока совсем не почернеет небо, сесть с чашкой чая на балконе и не думать ни о чем плохом.

В девяносто первом году уже на аэродроме в ближайшем Подмосковье он встретил электронщика – крупного инженера, знакомого по «Речке». Разговорились. Вспомнили былое. Немного выпили за встречу. Электронщик только что вернулся из командировки. Жизнь там била ключом, начал он свой рассказ и почему-то поведал Борису о двух женщинах, Валентине и Ольге. Впрочем, удивительного тут ничего не было. Многие на «Речке» знали о дружбе штурмана и Бориса Ивашкина, об их связях с этими женщинами. Гарнизон, одно слово. Пусть и большой, километров семь-восемь в диаметре, но гарнизон, городок из нескольких микрорайонов.