«Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Не то было в Саратове. Собственно, при желании или, вернее сказать, при нежелании работать, я мог бы провести любой день в полном бездействии — никто не контролировал меня. Но если у меня и появлялось такое желание, я его безжалостно подавлял. Я поставил себе задачей быть лучшим из розыскных деятелей и никогда, ни на один день, не уклонялся от самых неприятных мелочей на службе, только бы они принесли пользу тому делу, за которое я взялся. Оглядываясь назад, я думаю, что я был настоящим фанатиком служебного долга. Единственным вознаграждением за мою преданность делу я мыслил (и к этому стремился со дня поступления в Отдельный корпус жандармов) — был пост начальника отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Москве. Я получил это назначение только в июне 1912 года, пробыв в Саратове ровно шесть лет. Это назначение было самым радостным для меня событием за все годы моей службы; но тогда, в 1906 году, это было далёким и весьма туманным будущим. Тогдашние мои будни были мало радостные, и я, конечно, не знал воскресений, праздничных или табельных дней. Я не знал также регулярных, положенных для всех, часов работы. Я был на службе весь день, весь вечер и часто ночью. Если ложился спать, то голова моя была так перегружена обдумыванием очередной «ликвидации» или выжиданием результатов обыска, что я часто почти не мог заснуть. Я так был занят «пережёвыванием» всех полученных за день агентурных сведений, что часто отвечал невпопад на вопросы жены в те редкие часы, которые я проводил дома за завтраком или за обедом. Жена моя постоянно говорила мне, что со мной невозможно стало разговаривать.

Я вставал утром около девяти часов и немедленно осведомлялся о результатах очередного обыска. Напившись кофе, принимал уже ждавших очереди служащих: заведующего наружным наблюдением; докладчика по делам канцелярии, приходившего с почтой и с бумагами для подписи — бумагами, которые я сам подготовил за предыдущий день (у меня «писаки», кроме меня самого, никого не было); и ещё двух-трёх служащих с экстренными докладами и сообщениями. Проделав эту процедуру наскоро, я обычно ехал, как я это завёл с первых дней приезда в Саратов, на доклад приставов полицмейстеру. Приедешь в полицейское управление, усядешься в кресло у стола полицмейстера и слушаешь, что случилось за ночь в Саратове по всем шести полицейским участкам. Там я знакомился и с жизнью города, да и с разными чиновниками и обывателями, ибо пристава в устной форме рапорта передавали и свои наблюдения и впечатления о людях. Пристава, отдавши рапорта, уходили, а я оставался посидеть полчаса и потолковать с милейшим В.Н. Мараки, а затем ехал с ним, но ради конспирации в отдельных экипажах к губернатору. Обычно нас просили подождать, и часто встреча с губернатором происходила сначала за семейным завтраком, а уже потом шли наши служебные, по очереди, доклады у него в кабинете.

Я употребляю слово «доклад» губернатору несколько фигурально, ибо офицеры Отдельного корпуса жандармов не были подчинены губернаторам, и я обязан был только осведомлять губернатора о всём, что касалось подпольной революционной деятельности в городе и об «общественном настроении». При письменных сношениях с губернатором я обычно употреблял выражение: «имею честь поставить в известность» или «довожу до сведения Вашего Сиятельства…». Некоторые строптивые начальники губернских жандармских управлений упорно писали губернаторам: «сообщаю Вашему Превосходительству…» Большинство губернаторов не любило этих «сообщаю». В разговорной форме я употреблял фразу: «имею честь доложить Вашему Сиятельству…» Наши отношения с графом Татищевым были неизменно хорошими, и я ни разу не заметил с его стороны ни малейшего неудовольствия моими действиями[124].

Возвратившись домой, я немедленно усаживался за письменный стол и начинал заниматься письменностью. Это была часто весьма скучная работа. Надо было привести в порядок агентурные записи; сдать в архив канцелярии фамилии лиц и их адреса, а также и приметы; заполнить тетради секретных сотрудников, переписав в удобочитаемом виде их сведения, которые я на свиданиях записывал схематически. Я всегда сожалел, что не знал стенографии — как бы она могла мне пригодиться! Я не умел пользоваться и пишущей машинкой, а учиться этому было некогда.