«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I

Трусевич:- Если бы какому-нибудь строю пришлось отстаивать свое существование, он не может без этого обойтись. Я могу сослаться на Францию, где все существует так же, как и у нас, это безусловно. Тут имеется дилемма: либо дать простор террору, чтобы направо и налево совершались убийства, либо бороться теми приемами, которые были установлены спо-кон веков».

Небольшими приведенными выше выдержками, взятыми мною намеренно в области вопроса о «провокации», столь занимавшей тогда, в начале нашей «великой и бескровной» революции, умы и внимание бывших подпольщиков, а затем вершителей судеб России, я полагаю, что я подтвер дил не только свое мнение о личности М.И. Трусевича как о крупном государственном деятеле и благородном человеке, но в известном смысле и дал оценку хлесткой фразе Щеголева о Трусевиче.

* * *

Если мы перейдем к страницам цитируемого мною щеголевского издания, которые заняты бесконечными жалкими и приниженными разъяснениями С.П. Белецкого, добивающимися милостивых снисхождений к про-

мемуарах

шлым ошибкам, то мы увидим совершенно другого человека и другого «государственного деятеля».

Читая теперь эти страницы, наполненные бесконечными «докладными записками», «разъяснениями», «дополнениями к разъяснениям» в ответах на вопросы, задававшиеся в Чрезвычайной следственной комиссии, поражаешься, как этот «великий подхалим», интриган и мелкой души чиновник, случайностями судьбы взлетевший на вершины власти, в столь трудные для него часы жизни не забывает комбинировать «разъяснения» так, чтобы представить себя членам «Высокой Комиссии» и вершителям его судьбы, его новым «хозяевам», с возможно лучшей стороны; при этом он не забывает «разъяснить», когда это ему нужно и выгодно, «черные» стороны тех, с кем ему пришлось работать.

В томе 2-м, на стр. 140-й мы найдем следующий характерный разговор между председателем Комиссии и вице-директором Департамента полиции К. Кафафовым.

« Председатель: - Что Белецкий - глупый или умный человек?

Кафафов: - Он человек очень хитрый, очень талантливый и, как малоросс, упрямый.

Председатель:- И очень умный?

Кафафов:- Он не очень развит».

На стр. 262-й, тома 3-го Белецкии, рассказывая о своей деятельности на посту директора Департамента полиции, в связи с поездкой Царя на Бородинские торжества в Москве в августе 1912 года, показывает следующее:

« Белецкий:- …У полковника фон Котена (тогда начальника Петербургского охранного отделения) была в то время агентура, которая говорила о возможности боевых выступлений, приуроченных к этому торжеству или к Романовским торжествам 1913 года. Он с уверенностью утверждал, что покушение на бывшего Императора должно совершиться. Вот почему, когда эти сведения были получены, об этом было доложено дворцовому коменданту, кажется Дедюлину. Пошли разговоры, я был вызван к Великому князю Николаю Николаевичу. Я считал, что первая поездка будет безусловно безопасна и даст возможность царю сблизиться с народом…» (Указ. соч. Т. 3.

С. 262-263).

* * *

Попробуем разобраться в этом, собственно говоря, совершенно ненужном и неинтересном объяснении С. Белецкого «перед лицом» Чрезвычайной следственной комиссии.

мемуарах

Если мой читатель вспомнит, я в своих «Воспоминаниях» (на стр 320- 323) как раз касался истории поездки Царя на Бородинские торжества в Москву; это было временем, почти совпавшим с моим вступлением в должность начальника Московского охранного отделения. Там же я описал «агентурную записку» полковника фон Котена о положении в Партии социалистов-революционеров и «кипучих планах» ее работы. Как помнит мой читатель, я весьма резко отнесся к этой вздорной записке и испещрил ее поля весьма нелестными заметками, а когда прибывший в Москву С. Белецкий спросил меня о «записке», я объяснил ему всю нелепость ее содержания, базируясь на моем тогда всестороннем понимании внутреннего положения в Партии социалистов-революционеров, не допускавшем возможности серьезных выступлений. Белецкий отобрал у меня «записку» со всеми моими «непарламентскими» выражениями на полях ее.

Белецкий в вышеприведенном показании говорит: «Я считал, что первая, то есть в 1912 году, поездка будет безусловно безопасна».

Если он считал поездку Царя «безусловно безопасной», а считал он ее именно такой на основании моих докладов и доводов, то, спрашивается, зачем же ему, как директору Департамента полиции, понадобилось доложить об «опасности поездки царя» дворцовому коменданту?