Заведуя политическим розыском в двух больших районах: в Поволжском и затем Центральном, я всегда требовал, чтобы жандармские офицеры в своих агентурных донесениях умели отделять возможную правду от весьма часто встречавшихся добросовестных или злостных заключений своих секретных осведомителей. Как же не приложить этого простого и ясного правила к заключениям самого директора Департамента полиции! Тут может быть только или недобросовестная отписка, «на всякий случай», или умышленная хитроумная затея. Белецкий убежден в «полной безопасности поездки царя в Москву», но… докладывает обратное дворцовому коменданту! Что же делать последнему? Тоже «доложить куда следует»? В результате исполняется желание «хитрого мужичонки» - Белецкого: его вызывают к Великому князю Николаю Николаевичу. Может быть, он, конечно, мечтал лишний раз попасть в орбиту зрения самого Царя. Но все же вызвали к Великому князю Вероятно, С. Белецкий уверил Великого князя, что от его (Белецкого) волшебной палочки рассыплются в прах все враждебные козни.
Недаром Кафафов назвал Белецкого «очень хитрым»!
Хитросгь-то тут, конечно, не ахти какая, но она показывает, какого характера и качества был этот «государственный деятель».
Казалось бы, что, имея у себя под началом осведомленного начальника Московского охранного отделения, каждый директор Департамента полиции мог быть вполне доволен и не смещать его с этой ответственной должности. С.П. Белецкий и был, по-видимому, доволен мной по службе, но… как я уже отметил ранее, «у нас с ним были враждебные флюиды» Это по его же собственным словам, им мне сказанным в феврале 1916 года. Я не скрываю: да, действительно, эти флюиды были уже по тому одному, что у Белецкого были флюиды приязни к таким нечистоплотным фигурам, каким был, например, известный, недоброй памяти жандармский офицер Ком-мисаров.
Сначала я стал «не своим» человеком у Белецкого, ибо меня, как он это чувствовал, нельзя было пускать на устройство его «темных» махинаций. Коммисаров брался исполнять все решительно (мы звали его «Малюта Скуратов»); взявшись отравить Распутина, он успел только отравить его кошек, но… по-видимому, брался исполнить.
Когда в 1913 году генерал Джунковский «убрал» с департаментской сцены видные фигуры Белецкого и его «фактотума» С.Е. Виссарионова, они, надеясь, может быть, на оборот фортуны в будущем, стремились «узнавать новости», «поддерживать связи и сношения» и вообще «нюхать, чем пахнет»…
Пребывая в «немилости» и в «удалении отдел», С.П. Белецкий наезжал иногда в гости к своему «бо-фреру», правителю канцелярии московского градоначальника И.К. Дуропу. Квартира Дуропа была расположена в одном дворе с моей квартирой.
Белецкий ожидал всяких знаков внимания с моей стороны, но… не получал их. С обывательской точки зрения я поступал неправильно. Но я как-то не мог себя принудить. И чуть ли не пострадал затем за это! Белецкий мне простить не мог. Ибо это был Белецкий! Весь в интригах, в искательстве, в окружении себя «своими» людьми.
Не проходит и месяца, как «подручный» Белецкого - С.Е. Виссарионов - приезжает в Москву с очередной ревизией охранного отделения. Я рассказан в своем месте об этой «шемякинской» ревизии.
После революции Белецкому пришлось давать разъяснения, объяснения и пр. Он, конечно, понимал, что Чрезвычайная следственная комиссия дороется до разных дел, планов и хитроумных его комбинаций. Стараясь «выслужиться» и, как выражались по-старому наши писатели, «приласкаться» к новым властям, Белецкий стремился, поскольку может, выгородить себя,
показать себя «хорошим», добрым начальником, а других мазать широкой черной «мазью» …Красок иногда не жалел. В этом отношении характерно его заявление на стр. 263, тома 3-го:
«