Охранники концентрационных лагерей. Норвежские охранники «Сербских лагерей» в Северной Норвегии в 1942-1943 гг. Социологическое исследование

«Внезапно и совершенно неожиданно человек воспринимает самого себя всеми покинутым, он чувствует себя маленьким беспомощным ребенком, который цепляется за остатки своего Я, чтобы бежать от угрожающих примитивных реакций. Неизбежно происходит частичная или более обширная регрессия к ранней инфантильной стадии развития. Генитальная организация рушится, и у всех заключенных в первые дни содержания в тюрьме происходит прорыв анального или особенно орального импульсов… Унизительное обращение, тот факт, что у тебя отобрали все твои личные вещи, особенно очки, усиливает ощущение страха и ускоряет регрессивные процессы… В первый день заключения некоторые женщины беспрестанно плакали по своим матерям, другие взывали к своим покинутым детям, зачастую явно не осознавая трансформацию собственного инфантильного желания получить защиту…» (18, с. 345).

Как считает Якобсон, охранники способствовали обострению такого развития:

«Об этой женщине-капитане были наслышаны во всех тюрьмах, она прослыла маньячкой и садисткой с дурацким стремлением все время разговаривать. Она отличалась двойственным отношением к заключенным. Своим тираническим поведением она доводила их до отчаяния, и в то же время относилась к ним как к «детям, забота о которых на нее возложена». Она постоянно заступалась за них, как будто думала, что они подвергаются несправедливому обращению со стороны других. Ее отношение к заключенным напоминало отношение матери-тирана, стремившейся доминировать над детьми, и эта черта за долгие годы работы стала характерной чертой ее личности» (18, с. 352). (Смотри также комментарий к статье Э. Якобсон).

Некоторая регрессия к инфантильности наблюдалась, по-видимому, даже у заключенных, живущих в относительно благополучных материальных условиях. Так, Одд Нансен, находившийся в 1942 г. в лагере в Северной Норвегии в сравнительно хороших материальных условиях, писал в своем дневнике следующее:

«… Некоторые недовольны порученной им работой: они смотрят на тех, у кого работа легче, и их охватывает зависть. Иного не дано. Почему у него это есть, а у меня нет? Они совсем как малые дети. Даже те, которым уже за шестьдесят. Кто-то недоволен своей койкой – у других койки лучше, а к тому же, у других одеяла и простыни лучше.

Все жалуются старшему по бараку. Я проклинаю свою работу много раз в день. А ведь я считал себя таким терпеливым. Оказалось, что это не так. Как-то нам выделили несколько дополнительных шерстяных одеял, и мы отдали их тем, кому за пятьдесят, исходя из практических соображений. Тут же раздалось недовольное бурчание, послышались крики и вопли, посыпались оскорбления. Все это выплескивалось на старшего по бараку. А еще надо было придумывать что-то для организации досуга – игры и состязания, какие обычно устраивают для детей, когда их много и надо их чем-то занять, чтобы они ничего не натворили» (25, том II, с. 48).

Защитные механизмы

«Теперь нами овладел инстинкт самосохранения. Мы научились смотреть на страдания других, не реагируя. Мы спокойно ели свою еду, не обращая внимания на жадные и голодные глаза, устремленные на нас. Как-то ночью я пошла в туалет и переступила там через человека, лежащего без сознания. Я и пальцем не пошевелила, чтобы помочь. Мы до того очерствели, что на линейке спокойно смотрели на тех, кто падал навзничь. Видимо, только так можно было поддерживать себя».

Эта цитата из воспоминаний Лисе Бёрсум (9, с. 154) наводит нас на мысль о другой стороне проблемы. Люди пытались защититься – как физически, так и морально, – и результатом стали формы реакции, совершенно необычные для жизни вне концлагеря. Надо было как-то приспосабливаться, найти Normalität des Abnormalen[18]. А это выражалось двояко: человек становился апатичным, а с другой стороны, достигал высокой степени эгоизма или, во всяком случае, группового эгоизма.

БЕЗРАЗЛИЧИЕ

«Концлагерь давил на души своих жертв как мельничный жернов. Как можно остаться невредимым в подобных условиях? Никто не оставался таким, как прежде. Изменение душевного состояния ни в коей мере не означало изменение соотношения ценностей добра и зла, было и то, и другое. Главным характерным признаком становилась примитивизация ощущений. Разнообразие оттенков чувств почти автоматически исчезало. Душа создавала себе защитную скорлупу, своего рода панцирь, куда больше не проникали сильные чувства. Боль, сострадание, печаль, страх, ужас, одобрение – все эти чувства в своей обычной непосредственности взорвали бы восприимчивость человеческого сердца: ужас, подстерегающий тебя везде, без труда привел бы к его остановке. Кто-то становился жестким, многие отупевали. Это был такой же процесс, как и во время войны. Варварский смех и зверский анекдот были часто ничем иным, как защитным средством для людей, души которых подвергались угрозе помрачения сознания или истерии» (22, с. 341).

Одд Нансен пишет на ту же тему: