Оккультист 2

Во время захвата 000129 не оказали значительного сопротивления. Единственное условие, которое они поставили: не разделять их. (примечание Куратора: удовлетворить просьбу). 000129-1 знал о готовящейся облаве, но позволил себя поймать. Цитата 000129-2: “Наше искусство не ценят, модели хамят, угрожают расправой. Брат устал от такой жизни. В Фонде хотя бы безопасно”. (прим. Др. К: Нарушение секретности, выяснить источник сведений о Фонде).

Возле нужной камеры толпилась группа докторов. Они по очереди забегали внутрь, и я начал понимать зачем. Каждый хотел знать, выживет ли он в ближайшие сутки.

— Доктор К, что тут происходит? — крикнул в толпу Франц.

От людской массы отделился розовощекий шатен с натянутой улыбкой. Я думал, это сокращение, а его реально так зовут? Слова коллеги не смутили мужчину.

— Добрый день. Спонтанный эксперимент, не обращайте внимания. Ребята, на сегодня всё, Куратор посещает объект! Честь имею, увидимся на планёрке в пятницу!

Мужчина щёлкнул каблуками туфель и поспешил за докторами в боковой коридор. Возмущенный Франц хотел броситься за ним, но я остановил его.

— Не отвлекайтесь, дружище. С нарушениями я разберусь. Куда дальше?

— Ваше право. Нам в желтую дверь.

Лишь заглянув внутрь, я понял, как много значит короткая строчка на первой странице: ”Особые условия содержания”. Художники жили словно миллиардеры, в пространстве, больше напоминающим дорогой лофт, чем камеру. На стенах, в шесть уровней, висели заполненные рамы. Для новых работ не осталось свободного места, десятки картин валялись ворохом по углам. Вперемешку с красками и пустыми мольбертами. Убираться господа норвежцы явно не привыкли.

Я с интересом осмотрел полотна. Современное искусство, довольно передовое. Разумеется, с точки зрения Фонда, это простая мазня, но я слишком долго вертелся в среде коллекционеров. Каждый рисунок — небольшой шедевр. В Лувре не повесят, конечно, но частные выставочные залы будут в восторге. Так и вижу афиши: “Тонкая эстетика зла”. Остановившись напротив разноцветного многогранника, я вспомнил лекцию старого профессора. Одного из немногих, разбирающихся в теме.

“Современное искусство, оно словно джаз, как новая классика. Чтобы понимать, что происходит, нужно помнить контекст. Разбираться в классической живописи, рамках жанров. Знать, в какое время была написана вещь. Детская мазня стоит миллионы, будучи созданной безруким художником в окопах второй мировой. Квадрат Малевича никого бы не удивил годом позже, и оказался бы похоронен советской цензурой годом раньше. Это был вызов классической школе с радостными комсомольцами и одинаковыми лицами партработников на празднике.”

Чего только не приходилось выслушивать ради того, чтобы продать мой товар подороже. Важное забывается, а всякая ерунда застревает в памяти.

Чем дольше я рассматривал полотна, тем яснее понимал: то, что рисуют братья, могло родиться только в подвалах Фонда. И в них же должно остаться навсегда. Работы Босха казались дружелюбными натюрмортами в розовых тонах по сравнению с этими картинами.

— Не смотрите! — прошептал Франц, но никто его не слушал.

Страха не существует, это всё иллюзия. Только как передать моё понимание окружающим? Павел всхлипнул, не в силах отвести взгляд от мрачной картины. К человеку тянулись огромные руки, свисающие с потолка. Но у мужчины и без этого хватало проблем: вокруг головы надулся водяной пузырь. Как будто он застрял в домашнем аквариуме. Не люблю утопленников, страшная смерть. Глаза жертвы закатились, остатки воздуха покидали его лёгкие. От беззвучного крика рот перекосило так сильно, что черты лица смазались, но комплекцией человек очень напоминал моего телохранителя.

— Это не обязательно ты, не вижу сходства.

Павел молча указал на татуировку: змея, обвивающая легкомысленную девицу, насмешка над воровскими тюремными наколками. На его руке красовалась точно такая же. Сильный аргумент. Сомневаюсь, что во всем комплексе найдётся нечто подобное.

— Больше оптимизма! Вы ещё живы, в следующую секунду все может измениться. Шанс остаётся! — Франц явно не мастер успокаивать, с каждым словом зэк мрачнел, обратив внимание на нарисованный потолок.

Только раскисшего подручного мне не хватало! Я прикоснулся к нему, но не стал читать мысли, а уверенно заговорил, придавая вес каждому слову:

— Ты — мой человек. Я никому не позволю забрать то, что принадлежит мне. Слышишь? Пока ты верен, ничего не бойся.