Оккупанты

Зять сел рядом, что-то говорил, успокаивал. Потом замолчал, сидел, всматривался в родное лицо, чуть-чуть улыбался ободряюще и молился про себя:

– Господи! Продли дни этому человеку. Всё, что в моих силах, я сделаю. Я точно знаю, что смогу и обиходить, и сготовить, проследить за лечением. Всё остальное сейчас неважно, второстепенно. Мне необходим жизненно этот растерянный старик, с таким страшным детством, юностью в разгар военных кошмаров, в разруху. Ведь он отец моей жены, любимой жены. Он раньше меня полюбил и вырастил эту девочку. И как мне не любить его только за это! Мой отец умер рано, с Дедом я всё время рядом. Половина прожитой мною жизни. Он стал для меня и отцом, и братом, и другом. Что меня притягивало к нему? Он свободный человек, вот что. И был им всегда. Даже тогда, когда вступил в ряды КПСС. Просто воспринял как небольшое неудобство, но никак не заморачивался на этом. Неискушённость почти детская. Он любит жизнь, верит в простые, надёжные истины, прочные вещи, доверяет понятию «совесть». Не признаёт интриги, коварство, хитрости, приспособленчество. Не ловчил, не лгал, не лжесвидетельствовал. При всей сложности жизни во времена культа личности.

Он никогда не учил, не раздражался, не надоедал нотациями. Оставлял возможность додумать, подвести к тому, что решение принято без его участия, а если что-то нравилось, улыбался, говорил: «А вот это правильно!» И радовался вместе со мной. Мне повезло! Я жил рядом с этим замечательным человеком и сейчас прошу: Господи, не оставляй меня одного, отпусти его. Это так важно для всех, кто его знает и любит. И близких, и дальних, и всех, кому повезло быть на орбите простого, мудрого, искреннего человека, лишённого сиюминутной глупости, суеты, пустословия, тщеславия. С любовью к женщине, к миру.

С возрастом всё меньше, а возможно, уже и нет вовсе заботы о половом, когда «мужчина-женщина» остаётся лишь по признакам внешним, высвобождая энергию страсти, и проявляется тогда истинное состояние любви ко всему человечеству, сострадание. Это становится реальностью, а все проповеди любви, которые звучали до этого – лишь слова. И всякий ли поймёт это, осознает и возрадуется такой перемене? Это и есть высшая мудрость, то, над чем душа, может быть, трудилась всю жизнь, это есть главная радость в жизни, а не поиск чего-то, называемого труднообъяснимым словом – «счастье». Не создан человек для счастья. Неуловимо оно и мгновенно закачивается. И не зря в Библии нет такого слова, а есть лишь понятие «полученная радость». Многое в природе произрастает по разумению естества, программы, заложенной изначально. Человеку свойственны мечты, иллюзии, заблуждения на этом призрачном пути. Поиску божественного в себе мешают наша воля, амбиции и избыток неразумной энергии. Да и обычная глупость. Это омрачает разум, отравляет жизнь.

Не забирай, не отбирай его у нас. Продли его дни, Господи!

Зять ещё что-то лихорадочно додумывал, слова возникали в памяти то тревожные, то восторженные до слёз. Поймал себя на том, что говорит – «был, было». Обругал себя, но продолжал творить молча свою бессвязную, горячую молитву и надеялся, что всё обойдётся благополучно.

Дед смотрел на Зятя. В глазах не было страха. Была тревога неизвестности и решимость человека, привыкшего к трудностям.

Зять знал, что Дед понял его мысли.

В приёмном покое Деда тотчас же подключили к системе, поставили капельницу. Сказали, что оформление займёт никак не меньше четырёх-шести часов. Предварительный диагноз – инсульт. Похвалили за своевременный вызов: тут каждая секунда дорога.

– Жёночка моя тут умерла, – тихо сказал Дед, – привезли с сильной аритмией, а оказался рак. Так уже домой и не вернулась.

– Ты об этом не думай! – успокаивал Деда Зять. – Всё обойдётся. Зря я тебя слушал, надо было сразу же вызвать «скорую», а не устраивать полемику.

Пришёл толстый охранник с сонными глазами сытого сома, вежливо, но настойчиво выпроводил Зятя в холл.

Зять сбегал в супермаркет напротив, купил мыло, мыльницу, зубную щётку, пасту, минералку. Передал пакет через охранника Деду. Тот всё ещё был в приёмном покое, лежал в стороне, кровать на колёсиках, капельница рядом.

Вышел в небольшой холл. Вдруг осознал, что всё время, пока он здесь, разговор шёл на фоне постоянного воя сирен, тревожного мельтешения синих мигалок. Машины «скорой» и «неотложки» беспрестанно отъезжали, подъезжали, привозили новых больных.

В холле было много грустных людей. Сидели, понурившись, вдоль стенки.

За окном мороз. Двадцать два градуса. Совсем немного «потеплело» с ночи.

– А в Дублине плюс три. Первые сутки ещё не закончились, как я оттуда. Явно прыгает атмосферное давление. Хорошо бы что-нибудь принять. Всё осталось дома, собирались, как с пожара эвакуировались.

Шумел шкаф-автомат с напитками. На экране под потолком дёргались эстрадные исполнители, мечтали возглавить первую строчку хит-парада.

Репортаж с другой планеты.

В подсобку секьюрити принесли обед в разовой расфасовке. Запахло казённой едой, возбуждающе остро и тошно одновременно.