Оккупанты

– Такая слабость. Как в сорок четвёртом после госпиталя. Крупозное воспаление лёгких у меня было. И после войны первые годы. Трудно. Есть нечего. Голые. Мне Гайлис, директор завода, как хорошему работнику, пальто подарил с бобриковым воротником. Добротное! И у меня его украли, в цеху. Зима! Я опять к Гайлису, он новое пальто выдаёт! Воровали же всё подряд. Только смотри. Придёшь на работу и смотри, чтобы не спёрли чего. Станки были немецкие, добротные, передовые по тем временам. Прессы – сто, шестисоттонные. О, какие! Потом при мне их на переплавку отправляли, когда ВЭФ угробили. Вон сколько лет они простояли, только у нас лет сорок, а сколько у немцев – одному Богу известно! Германию полностью опустошили. Тёща моя за скотом в Германию была отправлена, гнала его сюда. Машины, оборудование! Да у них и сейчас столько денег не собрать, сколько они ущерба наворотили, до самой Москвы. А людей положено убитыми. Миллионы. Со всей Европы собери, и будет мало. Ещё когда наступали, не так, а вот когда назад шли, вот уж они пожгли, понавзрывали ниже основания. И народ под метёлку. Ты вот мне газеты приносил в больницу. Там была статья большая про это. Сп. ли газету. Одни латыши вокруг, а вот утащили. Воровали русские газеты безбожно. Видно, им не всё в латышских газетах рассказывают, такие они падкие до русских газет. Есть интернет, а всё равно.

– Ничего, жизнь продолжается. Сейчас отоспишься, поправишься. В своём дому.

– Коньяк расслабил. Я сейчас спать завалюсь. А ты делай, что хочешь. Астриса придёт, поговори, накорми.

– Может, сготовить чего-нибудь? Пюре, рыбки поджарить?

– Желудок вялый, давай не сегодня. Очень валит в сон. С ног сбивает и навзничь опрокидывает.

– Я, прежде чем к тебе ехать, в храм сходил, свечечку поставил во здравие. И так и будет. А ты крещёный?

– А как же! Я же не батрак, а крестьянский сын, свободный, значит, крещёный. От нашей деревни пятнадцать километров деревня была, на берегу озера. Там была православная церковь. Большая церковь, светлая. На Пасху меня крестили. И каждый год на Пасху обязательно ездили туда. Всей семьёй соберёмся. Стоишь, а с верхнего оконца свет бьёт, прямо прожектор ослепительный, иконы золотит. Батюшка басом заводит молитву, хор как подхватит, дыхание вон. Так всё торжественно. И колокола как возьмутся гудеть. Стройно, внушительно. Лет с пяти понимать начал. Может, даже и с четырёх!

Ну и вот, в церкве той в войну поселились полицаи. В сорок втором году. Числом двести шестьдесят плюс командование. Мы такое не могли стерпеть. Весной приказ пришёл из партизанской бригады. С запада окружили, оставили проход, коридор в сторону озера. Бой был на рассвете, не долгий, потому что внезапно их атаковали. Пулемёт у них стоял на колокольне. А в третьей бригаде была пушка, семидесятипятимиллиметровая. И вот по этой колокольне вдарили… так и не стало её в один миг. Загнали полицаев в озеро. Некоторые пытались сопротивляться. Всех уничтожили. И церковь уже не восстанавливали. Так она и умерла, тихо. А всё в памяти стоит, светлая, с колоколенкой.

– Я в интернете прочитал, попалась статья, что партизаны бесчинствовали, мародёрствовали, насиловали, убивали.

– Это дурак какой-то писал! Пустоцвет глумной. Мы же жили за счёт населения! Как же мы могли себя так вести! Такой статейкой капитала себе не прибавишь.

– Ты вот воевал, не боялся? Страха не было?

– Объявляю сурьёзно – не было страха!

– Молодость, бесшабашность, наверное.

– Не в этом дело. Такая ярость… ослепительная была к фашистам! Вот было дело. Форсировать реку, приказ такой пришёл. Там много подвод с продовольствием награбленным. Как это сладить? Основная группа ведёт бой, а мы скрытно обходим, окружаем группировку, гарнизон. И надо в воду прыгнуть, под пули. В какой-то момент взял меня страх. Как это – с рюкзаком, вещами, оружием. Что топор в воду. Тогда я своему взводу командую – в деревню, берите доски, двери: плавсредства. А деревня вот она, рядом, на берегу. Переправились. Невелика река, метров двадцать, а всё ж не перепрыгнешь разом. А тут ещё стреляют по нам в упор. Весна, апрель, вода ещё холодная была. Просто думать надо, как уменьшить опасность. И всякий раз об этом думку держать. Так от страха избавился. Переправились, вода с нас ручьями, брат рядом со мной, Егор. И комбриг бежит с пистолетом, кричит «Вперё-ё-ё-ё-д!». Подводы отсекайте от охраны, чтобы не угнали. И битюги бельгийские эти… Першероны. Мы с Егором рты разинули. Лошадей таких огромецких сроду не видывали. А комбриг легонько меня по шее: нечего тут топтаться, ротозеи, вперёд!