Оклик

Но Бог и бесконечен, и его безмолвие заглушить нельзя.

Сидим на высотах Масады; у развалин дворца Ирода, рядом с проломом, через который прорвались римляне в роковой час, и ощущение жизни в этот миг – летучим кабалистическим толкованием, осязаемым на ощупь: в то мгновение, когда женщина вкусила запретный плод, все человечество ощутило на губах вкус смерти.

Сидим на высотах, перекусываем, рядом с гибельными провалами ущелий Хевер, Аругот, Мурабаат, где история затаилась и не выветривается – кровью, без выходностью и свободой.

Пахнет краем земли.

Началом свободы.

Гибелью.

На этих высотах римские боги видели рассвет Мира, а люди Масады – рассвет смерти.

Так в нирвану, которой охватывает весна в Иудее, внезапно и остро вторгается чувство замкнутой поворотом рычажка на радиоволнах тревоги.

Есть ли у кого транзистор?

Волна, столь долго сдерживаемая плотиной молчания, опрокидывает все преграды: Ямит, Ямит, Ямит…

Уже почти смыт.

Оцеплен войсками. Объявлен закрытой военной зоной. Шлагбаумы закрыты: не пропускать ни членов Кнессета, ни редакторов газет.

Перед вами в закатном огне доживающий свои последние дни город-призрак пророчеств Иеремии и Иезекииля с памятником погибшим в Синайских войнах, на котором закрепились уже который день молодые ребята, противники отступления, и вы же сами, может, на год-два младше их, носите им еду и питье, отворачиваетесь, видя, как бродят последние жители Ямита пустынными переулками. Открыто плачут. Стоят, замерев, словно бы зачарованные ужасом приближающегося часа.

Опустошенное измотанное лицо жителя Ямита:

– Какое-то заколдованное кольцо эта наша еврейская история: только пустил корни – сам же их вырываешь. И что это все, живущие в центре страны, считают наши репарации. Мы не хотим уходить, как вор в ночи, не корыстолюбие движет нами. Особенно больно, что те, между которыми мы будем жить в будущем, не поймут всего, что прошло над нашими головами.

Двадцать четвертого апреля – одноминутный перерыв в передачах радио и телевидения в знак протеста против решения правительства, запретившего журналистам вход в Ямит.

Двадцать четвертого апреля – дождь листовок, сброшенных ребятами с памятников:

"Бегин! Помни! И Петен был национальным героем Франции, но концом его было решение французского суда: изменник!

"Рафул! Кто будет нашим де-Голлем? Пожалуйста! Уходи в отставку, спаси свою честь, честь Армии обороны Израиля и еврейского народа!

Мы"

Вы стаскиваете ребят с памятника за руки и ноги. Они оказывают лишь пассивное сопротивление.

Прекрасный город пуст, как в апокалиптических видениях.

Город привидений.

Песок скрипит на зубах Времени, стопорит его часовой механизм. Но близится час.

Стерты с лица земли мошавы Сад от и Угда. Синайская сушь и громыхание взрывов день и ночь. Ямит – на ваших глазах в течение недели превращенный в остров развалин.

Вырывание корней – пальм, трав, цветов, домов, сердца, жизни. Пятиэтажные дома Ямита забытыми игрушками покинувших город детей взлетают в воздух и разваливаются на глазах.

Голуби ищут исчезнувшие крыши. Пески уже заметают развалины. Шакалы уже пробуют голоса на верхушках дюн.

К полночи Ямит должен быть освобожден. Вы носитесь на джипах по пескам. Вот какой-то религиозный выскочил из автобуса. Пришлось погнаться за ним. Вот под кучкой деревьев посреди пустыни стоят, обнявшись, поют. Забрали и их.

День жаркий: тревога и солнце. Само пространство насыщено дискуссиями, ругней, напряжением. В Хан-Юнисе уже бегут за вами арабы, показывают непристойные жесты, а вы молча грозите им автоматами, проноситесь под плакатом: – "Египтяне! Добро пожаловать!" Вы уже видите египетских солдат, а вам еще приходится выволакивать из какой-то миквы [115] спрятавшихся туда мужчин в талитах.

Полночь: миг безмолвной глубины, переживаемый всей нацией.

Еще несколько мгновений назад бывшая нашей – за шлагбаумом уже египетская земля. А в ушах голоса ребят, стаскиваемых с памятника: "Мы еще вернемся сюда."

Май восемьдесят второго солнечно чист.

Вновь напряжение в Ливане. Вновь переброска на север. Схех, Эйн-Зиван. Маневры, ночные засады.

Английский театр привез в Тель-Авив "Процесс" Кафки: сплошной поток масок, танцев, сонгов, гротесковый карнавал, израильскому зрителю наскучивший через полчаса. Что ему этот спектакль в сравнении с кафкианской реальностью последних недель?

И чем чреват завтрашний день этого громыхающего пока еще мирными взрывами года?

4. Лето 1957

И встал Давид рано утром, и поручил овец сторожу, и взяв ношу, пошел, как приказал ему Гешай, и пришел к обозу, когда войско было выведено в строй и с криком готовилось к сражению.

Шмуэль А, 17, 20

ЛЕТУЧИЕ ПАРУСА НА ЗАМЕРШИХ ВОДАХ.

БЕСЦЕЛЬНАЯ СТРЕМИТЕЛЬНОСТЬ В

ЗАПАЗДЫВАЮЩЕМ МИРЕ.

ТРАЛИ-ВАЛИ-ФЕСТИВАЛИ, ШАГИНЯН И АЛИГЕР.