Окна

Но Куклин тут же меня подловил.

— Ничего интересного на войне вообще нет, — раздельно произнес он. — Да и рассказывать нечего, война-то кончилась в три недели. Девятого августа мы пошли, а второго сентября они капитуляцию подписали… А эти стали свои бомбы кидать — ну для чего, спрашивается?!

И все-таки я выспросил у Александра Петровича, что успел он заслужить в эту трехнедельную войну орден Славы — награду, которую просто так, скажем, «в ознаменование Победы», солдату не дают, а только за конкретный подвиг… В 50-м демобилизовался — не отпускали… Экстерном сдал экзамен за среднюю школу, снова пришлось — с 5-го по 10-й… Потом вот институт, потом сюда, в Иультин. Здесь уже более двадцати лет… Сейчас один, семью на материк отправил, пусть живут нормально. Чукотка, что там про нее ни говори, для нормальной жизни еще не приспособлена…

— А сами не собираетесь? — спросил я.

— Нет пока. Семью содержать надо, — просто ответил Куклин. — Своих кормить, другим помогать… Племянница вон пишет: дядя, хочу учиться, помоги… Сын сейчас заболел, осложнение тяжелое после гриппа, а уже на третьем курсе института…

Помолчали…

— Ну, а вы? — в свою очередь поинтересовался он. — Писать небось будете, восторгаться: ах, Чукотка, как все необычно!.. В аэропортах люди по месяцам живут!..

— Было дело, — признался я. — Описывал и аэропорты…

— Так это не романтика, а натуральный беспорядок! — язвительно заметил мой собеседник. — Едет горняк или другой какой северянин в отпуск, раз в два-три года, — ну, продай ты ему билет заранее, чтоб он не беспокоился! Нет, у него весь последний месяц на билет уходит, да посидит еще где-нибудь — в счет отпуска… Обратно едет, опять сидит, нервы мотает. Что за отдых?!. Я сам как-то в Анадыре Новый год встречал. Человек четыреста собралось: мы, лаврентьевцы, беринговцы… Елки с собой везли — в порту и нарядили. Казалось бы — экзотика, прямо для рождественского рассказа, а разобраться — чистейший урон предприятию. Нас на работе ждут, а мы в аэропорту бездельничаем. Добро, погода нелетная, а бывает, что и погода отличная, а бортов нет. Вот где убытки-то!.. — заключил Александр Петрович свой выпад против чукотских авиаторов, потом сразу почти прибавил, что, однако, поздно уже, пора спать, простился и ушел…

Да, разговор этот состоялся после, когда я уже немного знал Куклина, слышал о нем, а знакомство наше началось с того, что он повел меня в Гору.

…У Александра Петровича был свой шкафчик в раздевалке ИТР, мне же выдали все новое: теплое нижнее белье, ватные брюки и куртку, шерстяной шлем, каску, рукавицы, кирзовые сапоги, портянки. В ламповой перепоясались ремнями с аккумулятором, от которого отходил толстый провод с фонарем, крепившимся на каске, получили по респиратору типа «Лепесток». При входе в штольню, над глухими железными воротами, висел лозунг: «Рудник — твой дом родной! Будь его рачительным хозяином». Мы вошли в боковую железную дверь в воротах и двинулись по черному, довольно широкому тоннелю с горящими по сторонам лампочками, в свете которых поблескивали рельсы узкоколейки и тусклым желтым цветом отливала над нашими головами медная линия троллея. Мне уже приходилось бывать в шахтах на билибинских приисках, но там они в большинстве были неглубокие, метров на двадцать — тридцать, так как золотоносные пески залегали близко к поверхности, и сами горняки называли свои шахты с оттенком пренебрежения — «погреба». А на такое вот солидное горняцкое предприятие я попал впервые. Да и на шахту, в обычном понимании этого слова, оно не походило, ибо здесь «под землю» надо было подниматься… Куклин вел, поясняя на ходу в своей неторопливой манере, что Гору отрабатывают по горизонтам. Над нами, до вершины, около четырехсот метров. Вся Гора — метров шестьсот. Ниже нас — гранитный купол… Работы ведутся буровзрывным методом: бурят шпуры, взрывают, грузят руду в вагонетки и электровозом — к приемным бункерам фабрики… А когда только начинали здесь работать, проходку вели вручную: один человек бур с коронкой наставляет, другой по нему кувалдой молотит… За эти годы Гора вся дырявая стала: одних разведочных выработок пройдено километров десять, рабочих путей проложено километров двадцать. Вечная мерзлота выручает, держит, — если бы не она, на каждом шагу пришлось бы крепить… Длинная, нескончаемая будто, штольня была безлюдна и тянулась долго, почти с километр, потом разветвлялась на штреки. Работали там. Мы шли пешком, ну, а в урочные часы, на смену и со смены, горняков, конечно, подвозят электровозом. А вот и сам он засверкал, загремел нам навстречу; мы стали в сторонку, пропуская вагонетки с рудой…

Ходили мы с Куклиным долго, до самого конца смены: побывали на верхних горизонтах, поднимались туда в клети, по стволу.