Окна

…Дальше все совершалось стремительно — Федя и теперь не ответил бы, сообразно с чьим больше желанием, его или ее, — скорей всего, неожиданно для обоих… Они сели в такси и доехали до «Ласточкина гнезда» — оказалось совсем рядом. Назвалась она — Сильвой, Федя слегка удивился, но из вежливости виду не подал. Это имя ей даже шло: была она легкая, живая, яркая — необычная. Зато жизнь у нее, по ее словам, была самая заурядная. Она бухгалтер, живет во Львове. Вышла замуж, развелась… «А дети есть?» — спросил Федя. Она поглядела на него и непонятно весело воскликнула: «Ну, как вы думаете — может ли у Сильвы не быть детей?!» Да, у нее дочка, пяти лет. Сейчас с мамой. «Но ведь это, наверное, несчастье — если ребенок без отца?» — осторожно сказал Федя. Он, при всем своем мужественном обличье настоящего северянина, при всей своей сдержанности, был очень чувствителен ко всякой чужой беде. Она ничего не ответила, попросила лучше рассказать о себе. Федя начал сбивчиво, потом увлекся, описал свой поселок, сопки, северные сияния, друзей, шахту. Сказал, что в шахте они то и дело находят кости мамонтов и однажды натолкнулись на целый череп с бивнями. Сказал про удивительное лето: жара под тридцать градусов, в тайге навалом грибов и ягод, а в речке сотню хариусов можно наловить за час. «Если бы не комарье, люди на Чукотку бы ездили отдыхать, а не в Крым», — заключил Федя. «Вам везет! — вздохнула она. — А я, кроме своего Львова да юга, ничего не видела…» — «Приезжайте», — хотел сказать Федя, но не решился. Тут она снова оживилась, вдруг пожелала узнать, куда ведет лестница в углу зала, в котором они сидели, и, несмотря на протесты официантки, быстро откинула плюшевую, как в театре, веревку и побежала вверх. Феде ничего не оставалось, как следовать за нею. Наверху тоже был небольшой зал, застолье, и какая-то компания багроволицых толстяков с недоумением уставилась на них. Федя не знал бы, что делать, но Сильва извинилась и звонко и решительно объявила, что ее товарищ с Чукотки первый раз в Крыму и хочет посмотреть «Ласточкино гнездо». Тогда все заулыбались и с подчеркнутой любезностью стали указывать на балконную дверь. За нею оказалась маленькая площадка. Было уже совсем темно, только вдали над горами слабый свет, и внизу, в «распадке», как определил Федя, горело множество огней, ярко светился какой-то дом, цепочки разноцветных фонарей, обозначали аллеи. По горам тоже разбросаны были огни — не понять — далеко ли, близко. А со стороны моря была бездна и полный мрак… «Как не хочется улетать, — горестно сказала Сильва. — Еще целых две недели отпуска…» Она запрыгала на одной ноге, как в «классы», по каменным плитам, устилающим площадку, потом попыталась вскочить на балюстраду, Федя испугался, протянул к ней руки, она обернулась, он не удержался и обнял ее. «Оставайтесь», — тихонько попросил он. Он был так устроен, что чувствовал ответственность за человека, который доверился ему, а она, считал Федя, ему доверилась. Его не покидало ощущение, что она несчастна, и неожиданные вспышки ее веселья это ощущение только усиливали. Да и просто она ему очень нравилась… «Боже мой! Но это же невозможно, — прошептала она. — Срок путевки кончился… И билет…» Как бы для убедительности она извлекла из сумочки билет. И тогда Федя совершил нечто неожиданное для себя же — что-то, только не выпитые коктейли, действовало на него весь этот вечер, — взял билет и отпустил его падать в море. Она задумчиво поглядела, как светлый прямоугольничек, тускнея, исчез в темноте. «А зовут меня — Света», — сказала она. «Да. Я знаю», — сказал Федя. «Но откуда?!» — изумилась она. «Слышал в столовой…» В углу возле башни, в траве, пробившейся между плитами, они оставили по монетке — в знак того, что когда-нибудь побывают здесь. На другой день они переехали на Кавказ, нашли маленькую деревню, тихий берег… К ее отъезду между ними окончательно было решено, что осенью она к нему приедет. Федя хотел проводить ее до Львова, но она воспротивилась. Оставила адрес — «До востребования».