Окна

Вошли, расселись, и пока официант не принес карту меню, Михаил смотрел на ровное натяжение голубой материи озера с цветными заплатками яхт, думая о кротком, куда более кротком, чем морское, дыхании этой воды. Все вокруг, вся здешняя жизнь были подчинены ритму мирного дыхания озера. В том числе и плавность лебединого хода, столь отличная от истеричной резкости чаек…

– Что здесь брать? – спросил он, рассматривая карту меню.

– Возьми «филе де перш», – отозвался Леня. – Не ошибешься.

Платаны и тут выставляли напоказ черные обугленные культи. Михаил смотрел на зеленую мшистую прозелень стволов и думал – в них есть что-то упрямое, как в покалеченных ветеранах. Какая-то угрюмая стойкость…

Мимо окон кафе сновала воскресная расслабленная публика.

Он заметил женщину в платке и длинном черном платье, заговорил о нынешнем столпотворении народов в Европе, о том, что хваленая европейская толерантность, похоже, трещит по швам – вон как швейцарцы поднялись на дыбы против минаретов.

– А знаешь, – сказал Леня, – все говорят, что мы, русские, не приучены в совке к толерантности. А я думаю – наоборот. Не все, конечно, но у кого были глаза и сердце… Мне мама рассказывала… она тридцать пятого года, родилась в Рошале – знаешь, в Шатурском районе городок? Километров двести от Москвы. Там был военный завод. И в войну в город пригнали – наверное, по мобилизации – несколько сотен узбеков, мужчин. Может, они и работали на заводе, но впечатление было такое, что они никому не нужны. В любую погоду в вышитых тюбетейках и стеганых халатах они ходили по домам, просили милостыню. Кто-то делился с ними куском хлеба или картофелиной, кто-то гнал взашей… Ими детей пугали – вид-то необычный, и язык чужой. Говорили: не будешь слушаться, узбек заберет. И малыши боялись этих несчастных людей до родимчика. Некоторые из них на толкучке торговали сухофруктами – видимо, им из дома присылали, – и мама по дороге из школы нарочно проходила толкучкой, говорила – узбеки давали детям горстку душистого урюка или изюма просто так, без денег – наверное, не могли смотреть в голодные глаза детей… Потом они пропали – неизвестно куда. Может, им разрешили вернуться по домам? Хотелось бы так думать. Но из-за сурового климата многие из них поумирали… И вот, знаешь, мама ведь сама умирала долго, мучительно… Мы с Лидой напоследок ее забрали к себе. Однажды ночью мне показалось – зовет. Я вошел к ней, склонился, вижу – слезы по щеке текут. «Мамочка, что? Больно? Укол сделать?» А она мне… не поверишь… жалобно так: «Узбеки снились. И жалко, так жа-а-алко этих невинных людей. Леня, сынок, за что их погубили?»

Поцелуй на морозе. 2003

– Ленька, – сказал Михаил решительно. – Тебе нельзя одному быть. Постой, дай сказать! Не сейчас, не сразу… но ты поверь: в тебе столько этого нажитого тепла, этой семейной любви…

Чуть не сорвалось с языка, что тоска по Лиде смягчится со временем, но разумно промолчал, а вслух повторил:

– Нельзя тебе одному быть!

– А тебе можно? – резко перебил Леня. – Ты что несешь здесь, сваха благочестивая? Сам-то – почему не расскажешь, что у вас с Ириной стряслось?

Михаил усмехнулся, подобрал вилкой оставшийся на тарелке кусок рыбки, отправил в рот и весело проговорил:

– Я тебе лучше – притчу на эту тему, ага? Решил еврей разводиться с женой, приходит к раввину и просит – ребе, разведите меня с этой женщиной. Тот поражен, совсем вот как ты: «Как?! Что это значит? Вы прожили вместе четверть века! В чем причина?» И тот ему отвечает: «Извините, ребе, но пока она моя жена, я ничего плохого говорить не намерен». Делать нечего, положение безвыходное, раввин расторгает брак, после чего, сгорая от любопытства, спрашивает мужика: «Слушай, ну вот, отныне вы чужие люди, она для тебя – посторонняя женщина. Теперь-то ты можешь мне сказать – из-за чего решил развестись?» А тот ему: «Нет, ребе. Теперь она – чужая женщина, а я не приучен перемывать кости посторонним людям».

Леня внимательно и серьезно глянул ему в глаза и коротко бросил:

– Понял.

По пути в Женеву Леня сел за руль. Весь обратный путь вился по берегу озера, мимо очаровательных приозерных городков, переходящих один в другой. И когда въезжали в Женеву, Леня вдруг сказал:

– А ты в нашем соборе так и не побывал?

– Не вышло.

– Напрасно! Обязательно надо сегодня зайти. Мы с Лидой первое время туда частенько бегали – на витражи смотреть. Там они особенные… Слушай, мне как раз надо смотаться по делам работы в одно совсем неинтересное место. Давай я тебя завезу в центр, а на обратном пути заберу? Походишь, посмотришь. Может, орган сейчас играет… Это полчаса от силы.