Окна

Она была с аспирантом на даче, когда я разыскивая Костика… Вспомни эту бесконечную ночь, подвал морга, пожилого отца, что нашел там свою сбитую машиной дочь-мотоциклистку. Как он пытался поднять ее тело, ничком лежащее на промозглом, в вонючих лужах, полу, как умолял поддатого, бритого наголо бугая-санитара помочь, как отчаянным голосом повторял: «Ну, хоть не здесь чтобы, не здесь ей валяться…» А тот, равнодушный, как смерть, отвечал ему: «Мужик, давай без лирики, а?» И тогда – помнишь? – наступил момент, самый проклятый, самый страшный момент усталости и омертвения, когда ты вдруг захотел, чтобы сын наконец нашелся, хотя бы здесь, но только навсегда, окончательно – нашелся, оборвав это нечеловеческое ожидание ужаса…

И вдруг, на пределе нестерпимо долго длящегося аккорда, длящегося, как чей-то разрывающий душу стон, в груди его что-то оборвалось, и плотина рухнула.

Он беззвучно содрогнулся в бесслезном рыдании – уже не сдерживая себя, да и не в силах себя сдержать; будто сама душа бросилась, очертя голову и не стыдясь своей наготы, в грохочущий поток звуков, спасаясь в нем, сливаясь с самой стихией…

…И потом, немного успокоившись, в ожидании друга стоял, отвернувшись лицом к витражам – к этим странным окнам, что отвергают стремление взгляда в подлинную жизнь, но взамен дарят измученному сердцу прекрасные видения; к этим окнам, где горечь пурпура взывает к покою и благости лазури и бесконечно длится небесный рассказ.

Он стоял, по-прежнему не понимая, что делать дальше со своей непоправимой жизнью, мысленно благословляя невидимого органиста, кто позволил ему хоть на миг пропасть, забыть себя, уйти с головой в эту сметающую боль и тьму, прекрасную бездну глубоких вод…

* * *

В день отъезда он рано поднялся – всегда бывал тревожен и напряжен перед дорогой. Быстро собрал чемодан, принял душ и позавтракал на уютной и праздничной красной кухне. Добираться до аэропорта, сдавать тачку нужно было самому – Леня сегодня с утра дежурил. Оставалось только запереть дверь и отдать ключ старушке-соседке.

Перед тем как выйти из квартиры, он подошел к огромному окну в гостиной, перед которым любила сидеть в кресле уже смертельно больная Лида.

Парфюмерная крона магнолии еще не потеряла своей пышности, но вокруг ствола на земле уже лежали розовые думки облетающего цвета. Звонкая прозрачность воздуха являла ограненные снегом далекие горы и ближние, залитые солнцем лесистые холмы в заплатках черепичных крыш.

Он опять подумал – как чудесно здесь жить, и подходить по утрам к окну, и видеть на горах паутину розового снега…

Вспомнил игрушечную железную дорогу, с великим мастерством сработанную мсье Пероттэ: ее маленькие фонари, бойкие вагончики, рабочих в синих блузах…

Подумал – интересно, как там, в Сан-Серге? Распогодилось ли?

Иерусалим, октябрь 2011

Вечер на море. 2009

Любовь – штука деликатная

Он похож на львенка.

Сначала мне казалось – из-за цвета лисьего, – что он зверек незначительный.

Ошиблась: лев, детеныш льва, и цвет львиный, степной – цвет Саванны.

Надо бы сначала рассказать историю его обретения. Она проста, даже рассказывать неудобно: приобрели в буквальном смысле, то есть купили, отвалив, замечу, немалые деньги. Но это так, внешние очертания событий. Если же рассказывать по порядку: два года назад нас покинул любимый пес Кондрат, Кондрашевич наш, партизан Кондратюк. Он прожил с нами семнадцать лет, вошел в литературу, изображен в картинах, купался в любви и признании широких масс, ощутил вкус истинной славы… и, выражаясь языком высоким, библейским, «пресытившись днями своими, ушел к праотцам». Говоря же по-простому, по-человечески, потеряв его, мы ужасно тосковали и мучились, но никак не решались ввергнуть свои сердца в новый водоворот привязанности и любви, а каким он могучим бывает, этот водоворот, мы уже знали.

И все же тоска по собачьему другу взяла свое: однажды, гуляя по нашему району (рука еще помнила натяжение поводка в прогулках с Кондратом), мы повстречали человека с собакой. Обаяние лохматого пса, его пепельной морды, умнейших глаз остановило нас, пленило… Мы вцепились в несчастного мужика и замучили вопросами: кто, что, как называется порода и главное, извечное: «Где брали?!».