Окна во двор

Он отстоял перед ним квартиру, машину, биту, но дом отстоять не смог. И чем дольше тосковал по нему, тем явственней понимал, что это не тоска по дому – это обида на Славу. Напарник, с которым ты строил шалашик в детстве, раскурочил его и сказал, что больше не хочет играть. Уходя, прихватил с собой стул.

Примерно так чувствовал себя Лев, когда вспоминал, с какой легкостью Слава принял решение о продаже. Потом он много думал об этой семантике слов: почему «продать дом» звучит так странно, так двусмысленно? Не потому ли, что в тот день было продано нечто большее?

«Просто ты опять видишь ненужный символизм», – раздражался он сам на себя.

Ну может быть.

И все-таки?..

* * *

Больше всего Слава жалел о собаке. Ее не разрешили взять на борт, а в багажный отсек он сам отказался отдавать. Пришлось оставить Сэм с мамой, но пообещать вернуться.

В остальном все было в порядке. Он не считал, что давит с переездом. Он со всеми говорил честно.

Сначала, конечно, со Львом – с ним разговоры начались гораздо раньше, еще до всяких конкретных решений о Канаде. Десять лет назад, когда они стали родителями, Слава впервые сказал, что в России оставаться нельзя. Это был 2009 год, и, как ему казалось теперь, из 2019-го, то было не худшее время в стране.

Лев работал реаниматологом второй год и все свои «нет» аргументировал словами о профессии, дипломе и семи годах жизни.

– Ты просто предлагаешь мне выкинуть семь лет жизни, которые я потратил на эту профессию, и начать заново, – говорил он.

– Можно переучиться, – неуверенно возражал Слава.

Он сам закончил только колледж, где его учили рисовать ровную линию под линейку, и чувствовал, что не имеет права давать Льву советы. Но переучиться и правда было можно…

– Это еще несколько лет, – напомнил Лев.

– Но меньше семи.

Каждый раз, когда они об этом говорили, Лев начинал заводиться.

– Слушай, я все время делаю так, как хочешь ты, – с раздражением вздыхал он. – Сначала ты решил, что хочешь воспитывать ребенка, и я сказал: хорошо. Потом ты решил, что мы должны делать это вместе, и я снова сказал: хорошо. А теперь ты говоришь, что из-за этого ребенка я должен бросить все, что для меня важно, и срочно эмигрировать, и каждый раз я слышу один и тот же ультиматум: или я делаю так, как ты скажешь, или мы расстаемся.

– Это не ультиматум… – попытался возразить Слава, но Льва уже было не остановить.

– Тебе самому ничуть не страшно, что я приму эти условия? Или тоже скажу: или я, или пошел на хер? Почему ты так легко разбрасываешься нашими отношениями? Они для тебя ничего не значат?

«Потому что я отец», – мысленно ответил Слава.

Он искренне считал, что теперь это важнее всего. Он должен действовать в интересах Мики – в ущерб себе, в ущерб Льву, в ущерб их отношениям. Мики был отличным малышом, всегда здоровался со взрослыми, вежливо вел себя в гостях, осторожничал с незнакомцами, никого не обижал на детской площадке, умел делиться конфетами, не задирал нос и не писал в штаны, а значит, представлял собой идеал пятилетнего человека. Потом Слава будет анализировать это годами: каким Мики пришел к нему от сестры и в кого превратился рядом с ним.

Он будет вечно возвращаться к этому вопросу: в какой момент?

Когда они учили его врать?

Когда прятали фотографии семьи от одноклассников?

Когда заставляли переписывать сочинения?

Когда Лев его ударил?

Когда он ушел из дома?

Эти мысли приведут к тому самому, первому разговору об эмиграции, когда Слава растерялся от слов: «Тебе самому ничуть не страшно?» – и понял, что ему страшно. Ответил:

– Я не ставлю тебе ультиматум. Я просто обсуждаю с тобой возможность эмиграции.

– Тогда вот мое мнение: я против, – твердо сказал Лев.

А Слава просто кивнул:

– Хорошо.

Вот где был момент, когда он должен был поступить иначе. Он должен был сказать, что так и есть, это ультиматум, он уезжает и забирает славного жизнерадостного малыша с собой, пока государство их не уничтожило. Но он согласился ничего не делать, потому что в 2009-м еще верил в страну, в непорочность власти и в любовь.

Уже через четыре года у него осталась только вера в последнее. А еще через три, когда Мики вернулся домой в окровавленной одежде, он понял, что готов этой верой пожертвовать.

Лев сказал, что это нечестно.

– Ты предложил воспитывать ребенка вместе, назвал нас, нас обоих, его родителями, не возражал, когда я превратился в «папу», но чуть что грозишься, что свалишь вместе с ним, независимо от того, согласен я или нет.

Слава справедливо заметил:

– Многие родители так делают, когда у них не сходятся взгляды на то, как будет лучше для детей.

– Да, вот только у меня нет возможности этому препятствовать, отсудить у тебя сына или хотя бы просто право с ним видеться.

Слава улыбнулся: это была нужная зацепка.

– А знаешь, почему такой возможности нет?

Лев молчал, и Слава ответил за него:

– Потому что здесь, в России, нет прав ни у нашей семьи, ни у нашего сына, ни у тебя лично. Я предлагаю тебе переезд, который все это даст.

– Конечно, прям сразу, – иронично закатил глаза Лев.