Окно в доме напротив

И теперь я бессильно проклинаю себя, железнодорожный круг, в который заключен навеки, глухую, немую тайгу, оставшуюся чужой, не пришедшую на помощь, я не отступаю ни на шаг от избранницы своей, и все жду с замиранием, когда она отправится к причалу и скроется в неизвестности, оставив мне лишь краткий миг воспоминаний, от которых, если постараться, если очень сильно пытаться, через несколько лет не останется переживаний в моей бесплотной груди.

Она резко разворачивается, проходит мимо, сквозь меня, в конец перрона, едва не поскальзываясь на оброненном листке. Вынимает из куртки тюбик, вытряхивает на ладонь таблетки, из всего две или три, глотает одну, и снова убирает в карман. И снова стоит под дождем, не усиливающимся, но и не замирающем, подняв лицо ввысь; я замечаю – она пытается ловить ртом капли, слезы небес. Словно ожидает, пока лекарство подействует. Лицо бледно, грудь быстро вздымается и опадает. Снова достает тюбик, проглатывает оставшиеся. И ждет, сжимая тюбик в руке, я только сейчас различаю название: у возлюбленной мучительницы моей слабое сердце.

В тот же миг она схватывается обеими руками за горло – тюбик падает и катится к краю платформы, издавая неприятный вибрирующих звук. Дыхание перехватывает, крик, не могущий прорваться, переходит в слабое сипение, а затем она валится на мокрый бетон. И лежит недвижно.

Никто не идет на помощь, верно, не услышали ее вскрика, тайга помешала им, никто не увидел и не видит ее лежащую. В зале ожидания все заняты, о чем-то договариваются со смотрителем, жаркие споры, не до того, чтобы смотреть в окно.

Я бросаюсь внутрь, я возвращаюсь к лежащей на земле, на губах пузырится торопливое мелкое дыхание, становясь с каждым мгновением все тише, все мельче. Пытаюсь поднять, позвать на помощь, мечусь туда и обратно, бессильный от собственного бессилия. Дождь моросит, смывая пот с ее побледневшего лица, единственное, что разрывает навеянную ельником тишь, – холодное отстукивание стрелки наручных часов, пробегающей по кругу. Она делает чуть больше оборота, прежде, чем кто-то из прибывших выходит на платформу, размеренно закуривая, и смотря на небо, все так же пытаясь понять, надолго ли зарядил. Опускает взгляд и замечает нечто странное у самого края платформы. Делает неуверенный шаг, а затем уже бежит к ней. Склоняется, щупает пульс. Тормошит, хлопает по щекам, ощупывает шею, расстегивая тугой ворот рубашки. Растерянно поднимаясь, зовет на помощь.

И я вижу – помощь уже не нужна. Ибо она, оставшись недвижной на бетоне, медленно, неохотно поднимается. Смотрит на подбегающих людей, не понимая, отчего они хлопочут у нее под ногами, не помогут встать. Растерянная, немного испуганная, разглядывает склонившихся над телом, пытается что-то сказать, но с языка слетают странные звуки, пытаясь откашляться, не помогает. Захваченная общим беспокойством, склоняется над кажущимся непостижимо знакомым телом. Враз замирая, не в силах поверить увиденному.

Я по-прежнему рядом с ней, но все еще не замечаем ею. По-прежнему неотрывно она смотрит на себя, освобожденная от бренного тела, сколь удивительно то зрелище, столь же и пугающе: она неслышно кричит и в ужасе бросается бежать, живые, спешащие на помощь, проходят через нее, как сквозь туман, может, и чувствуют что, но это не оставляет их внимания дольше, чем на мгновение. Ощущая в себе проходящих живых, снова кричит, криком слышным только мне, кричит долго, отбегает прочь, бежит к залу ожидания, не успевая затормозить, проходит сквозь камень строения, враз оказываясь внутри, камень холодный, осенний, спешно она покидает зал и мчится обратно. Я слышу лишь неясное бормотание, шорох мыслей, срывающихся с ее губ. Медленно возвращается к телу.

Кто-то из людей, должно быть, врач, просит всех отойти, подальше, не мешать. Ему подносят тюбик из-под пилюль, присмотревшись, он качает головой. «Это не то лекарство в приступ, оно только усугубляет криз», произносит, торопливо расстегивая рубашку и с силой давит на грудь, делая непрямой массаж сердца, рядом склоняется доброволец, помочь. По команде врач заставляет его дышать в опустевшие легкие. Она стоит подле, за спиной врача, рывками давящего на грудь, и доведенным до автоматизма голосом повторяющего: «раз, два, три – давай!», снова и снова. Пять минут, десять, пятнадцать.

Наконец, он встает. Усталый, медленно качает головой, одними губами говорит о сердечной недостаточности, о невнимательности к симптомам, самолечении. Дождь стихает, доброволец поднимается следом, снимает плащ, закрывая лицо. Собравшиеся вновь обступают тело, молча, не зная, что и как сказать. Изредка переглядываются. И она переглядывается, ища те же самые ответы на вопросы. Пока еще вместе с ними.

А затем замечает меня. Прямо напротив. В полуметре от толпы, вроде бы рядом, но чуть в стороне и чуть выше – она видит между моими ступнями и бетонной плитой свободное пространство.