Окно в доме напротив

– Вот видите, – продолжала она. – Что я и говорю. Он, видать, где-то высоко работал и при той власти, и при нонешней. И на совесть работал, скажу я вам: уходил-то он около семи утра, а возвращался никак не раньше восьми вечера. Субботу отдыхал, а в воскресенье хозяйничал.

– Не знаете, где работал?

– Я не спрашивала, а он сам не рассказывал. Получал прилично, я говорила уже: шутка ли, за полгода в квартире всю обстановку переменил, и видели, на какую. А у свекрови моей мебелишка была грязь грязью, прости господи. Ей, как молодой партийке при установлении Советской власти от наркомата какие-то последки царских времен достались. От прежних хозяев, словом. Так с тех пор у нее в квартире ничего и не менялось. А Павел Андреевич все на помойке пожег. После все коробки фирменные, огромадные из-под новых приобретений на улицу выносил, пока я не попросила мне отдавать, для парника на балконе.

– Он один жил?

– Да, – резко кивнув, ответила она. – Всегда один. Никого к себе не водил, точно, как в общежитии. Уж не знаю даже, были ли у него знакомства какие на стороне. Только я никого не видела. И еще говорила ему по этому поводу, мол, все один живете, Павел Андреевич, никак вы никого себе не найдете. А он не любил этих тем, похоже на то, что в молодые годы здорово обжегся. И всегда, как я ни заговорю о хозяйке в доме, непременно он на что другое разговор-то наш переводил, а то и вовсе к себе уйти спешил, будто не по себе ему становилось. Я буквально чувствовала, как от этого у него внутри будто щелкало что – тотчас менялся.

– Значит, никого.

Отец, когда переехал в эту квартиру, был почти на десять лет старше меня нышешнего. Но эти долгие годы разницы в возрасте не разделяли, а, как мне казалось, сближали нас.

Соседка кивнула, подтвердив.

– Никого. Что за душой у него лежало, не скажу, не знаю, но тяжелое что-то. Видный мужчина был, ну, не то, чтобы красавец, а вот сила в нем была какая-то: глянет он на тебя, – и чувствуешь эту силу. Я, скажем, как с ним случаем встречалась взглядами – так всегда первой и отводила, не могла выдержать. А и не скажешь, внешне он совсем не такой был. Да я говорила вам: тихий, скромный, спокойный, слова лишнего не скажет. Все больше «здрасьте» и «до свидания», частенько вот так общение наше и заканчивалось.

Последние слова она произнесла тихо, несколько смешавшись, словно не решаясь договаривать до конца. Я попрощался и вернулся к себе. Не совсем к себе – к дневнику. Пока готовился суп из пакетика, я быстро продвигался вперед, большей частью оттого, что читал мелко исписанные страницы по диагонали – слишком уж они походили одна на другую. Знакомые слова, ситуации, соответствующие им мысли и наблюдения. Отец, должно быть, писал, не замечая очевидных повторов, писал каждый день, а иной раз – и по два раза: утром и вечером, – когда у него оказывалась свободная минутка, и Лидия отпускала его ненадолго от себя.

Я снова оторвался от чтения, едва вспомнив о супе. Читалась рукопись легко, чем-то она все же захватила меня и не отпускала – я и не заметил, что потратил безмерно времени, рассчитывая скоротать минуты. Обыкновенно. так захватывают приключенческие романы, – впрочем, история отца отчасти и походила на подобный опус.

Кульминация его наступила как раз перед тем, как я отправился обедать. Отца уволили с работы. Только дочитав до этого места, я и смог отложить дневник в сторону, убеждая себя в справедливости случившегося. Как ни покажется странным, отец присоединялся к моему мнению. Более того, он находил в этом и приятные моменты, очевидные для влюбленного, впрочем, он умел всегда, в любой ситуации, увидеть хорошие стороны, об этом мне еще говорила мама. А уж после встречи с Лидией…. Жаль, что начальная часть дневника уничтожена, и я так и не смогу узнать своего отца до повернувшей его жизнь встречи, разве что методом экстраполяции, как следует очистив вычитанные мной сведения от влияния Лидии.

Которое, с каждым днем усиливаясь, становилось все значительнее, все очевиднее.

Кажется, отец и сам стал замечать его. Далеко не сразу, конечно, лишь мимоходом он обратил внимание одно странное свойство своей возлюбленной, – я не исключаю, что Лидия не всегда сама сознавала силу своих воздействий, – и описал в свойственной ему немного поэтической манере. Отец упомянул о глазах своей возлюбленной «желтых, как у большой кошки и пронзительных как у самого близорукого человека», взгляд которых проходил как бы сквозь собеседника, обращаясь непосредственно к его внутреннему я, минуя все внешние оболочки.

Но это был лишь первый звоночек. Прочитав о пронзительном взгляде Лидии, в следующем абзаце я наткнулся на нелестную характеристику начальника, подписавшего приказ об увольнении отца, и с некоторым удивлением убедившись, что отец не пал духом, а, напротив, вознесся им, пошел обедать.