Окно в доме напротив

Редкая группа крови, положительный резус. Каждый день в стране умирали сотни, тысячи людей, но их сердца не годились. Слишком старые, слишком молодые, изношенные алкоголем, наркотиками, транквилизаторами, страдавшие от аневризмов, дисфункций, паразитов, недостаточности, плевритов – бесплодный список можно продолжать и далее. Люди умирали, вроде бы здоровые, сильные люди: попадали в аварию, погибали в драках, их убивали, их давили машины, затягивали механизмы станков, они замерзали, кончали с собой – но сердца, сердца всё не было. Ставить искусственное – значит обрекать на жизнь, прикованную к тележке, к её аккумуляторам, к сокращениям сервомеханизмов, постоянно видимых взором, постоянно слышимых. Гарантия три-четыре года, больших нагрузок оно не выдерживает. Человек не способен пока создать столь же совершенный механизм, такой ранимый, такой беззащитный, незаметно стучащий в груди; удивительно, как он может, сокращаясь раз в восемь десятых секунды, простучать сто, а то и больше лет, не останавливаясь передохнуть, не нуждаясь в подзарядке аккумуляторов, сжимаясь и разжимаясь, бесконечно перегоняя через себя сотни тысяч тонн крови; сердце, работающее на износ и не знающее износа.

Но только если бог всё сделал правильно и человеку досталось хорошее сердце. Иначе… Он посмотрел на зажим-диссектор, который всё ещё держал в руках – капля крови упала на пол – и положил в чашку. Иначе в спор с богом вступает он, вмешиваясь в ход бытия, соединяя разорванные нити жизни и выдвигая свои счета и свои условия всевышнему.

Перчатки брошены вслед за сердцем в пластиковое ведро. Он стянул с лица марлевую повязку и развязал заляпанный кровью фартук.

Этого часа пришлось ждать очень долго.

Открывая дверь, он едва не столкнулся с медсестрой.

– Артур Олегович, – она заглянула внутрь, – хорошо, что вы освободились. Вас к телефону, срочно.

Когда же не срочно. Он поспешил за сестрой к кабинету дежурной. Всегда срочно. Как только что-то происходит, ожидание сдвигается с мёртвой точки – и тогда приходится действовать на автомате, на пределе скорости.

Девушке, подарившей своё сердце, было пятнадцать лет. Всего, но ей казалось – уже. Она жила в Ростове-на-Дону; все эти годы, и против них ушла из жизни, посчитав всё прожитое, перечувствованное, передуманное достаточным. Так она рассуждала, такой сделала вывод, и на основании него вынесла вердикт и… вовремя спасти её не удалось.

Но что оказалось не под силу врачам ростовской клиники скорой помощи, удалось осуществить здесь, в Москве. И, возможно, именно потому, что не сопутствовала удача ростовской команде. Ведь впереди были выходные, время отдыха даже для смерти, а ждать и надеяться оставалось все меньше: москвичку с плохим сердцем уже перевели в реанимацию. Последние песчинки оставались в верхней чаше, но не всё ещё нельзя было перевернуть часы её жизни. Пока не поступило долгожданное известие из Ростова-на-Дону.

Он размашисто шагал по коридору – шорох шагов едва слышен, все звуки остались в операционной; здесь, в преддверии её, ничто не должно нарушать покоя. Тишины, в которой решались вопросы, лежавшие вне полагаемых пределов смертных: вопросы судьбы и предопределения, бытия и небытия. Вопросы, всегда относившиеся к категориям абсолютным.

Ростовчанка отказалась от своих прав на жизнь, передав невостребованную – через вечную посредницу смерть – той, что желала её как никто иной. И он, кардиохирург, получивший контейнер с сакральным даром ростовчанки, поистине не знавшей цены даруемого, обязан был, и клятвою и нравственным законом, выступить вне пределов дозволения смертных, в места решения судеб и предопределений, дабы вмешаться в высшую волю, связать свой узел на разорванной всевластным нити жизни, вступив в новый спор.

Бог-ревнитель, мстительный и беспощадный к человеческому своенравию; ему он мог выразить неприятие одним способом: приняв дар, изменить судьбу этих двоих девушек, прежде навеки запечатленную в камне; он уже чувствовал над собой грозу негодования – бог не помилует и никогда не простит его; впрочем, ему не надобно ни милости, ни прощения. А месть ревнивца, на чью территорию он снова вторгся, казалась бессмысленной – после стольких-то лет. После десятков измененных судеб, чьё предназначение он выкраивал заново – угловатыми сосудистыми ножницами, зажимами-диссекторами и щипцами.

Возможно, будь он агностиком, он бы боялся – непредсказуемости, неизвестности. Но он верил, не будучи человеком религиозным, просто верил в бога-ревнителя, которого хорошо знал и потому ступал на его территорию, и потому менял предначертания судеб, исторгая из небытия, отправляя в небытие – производя замену, подобную той, что он завершил только что. Скальпелем и выкусывателем решая те извечные человеческие вопросы, на которые никто из смертных не хочет услышать ответ.

Ибо сама смерть была его помощницей, посредником и союзником. Ведь в его работе зачастую смерть означает новую жизнь, особенно удачная смерть. Иногда и смерть бывает удачной. Как в этот раз.