Око Марены

— Нет, сыне. Ведаю я, что четвертый десяток тебе давно идет, а окромя имени гордого — княжич киевский — за душой ничего боле нет. И у Андрея тако же, и у старших твоих братьев — Всеволода со Святославом не лучше. Все ведаю. А токмо нельзя Мономашичам в свару со Святославовичами[2] лезть. К тому же пока мы полки сбирать учнем, пока до Рязани стольной доберемся, Ингварь-младший и сам, поди, за отца своего отмстит.

— А ежели нет? Ежели не возможет он злодея одолеть?

— Стало быть, силенок не хватило. Тогда он помощи попросит у соседей. К тем же черниговцам поклонится али к суздальским князьям. К кому придет, тому и резон идти на Рязань.

— Так суздальцы — те же Мономашичи, что и мы, — не согласился Ростислав.

— Те, да не те. У детишек Ингваря-старшего, кои в Переяславле сидят, родная бабка — Аграфена Ростиславовна[3] — двухродной сестрицей доводится всем Всеволодовичам. Стало быть, родичам малолетним им сам Бог повелел подсобить.

И о том вспомни, что у них еще один заступник есть — Мстислав Удатный[4], кой покойному Ингварю, через мать свою, опять-таки двухродным братцем приходится. И мыслю я, что как он скажет, так оно и станется.

— А мы как же? Ведь старейший стол у нас?

— А ты не забыл, кто нас на стол этот подсаживал? Должон в памяти держать — всего-то три года и минуло с тех пор.[5] Коли не он — сидели бы мы доселе в Смоленске. Да и Всеволодово наследство, за которое такая свара у братьев была, тоже Мстислав Удатный переделил. Так что поглядим — как он на все это откликнется. А покамест обождем, — резко ответил старый князь. — Не с руки нам ноне туда влезать. Сам, поди, ведаешь, это ж у меня, как и у тебя, одно название и осталось гордое — великий князь киевский. На деле же взять — кто меня ныне слушаться станет?

— Тот, кому в том прямая корысть. Те же черниговцы, к примеру, с радостью подсоблять пойдут.

— Может, и пойдут, — не стал спорить Мстислав Романович. — Но пока они тихо сидят. Стало быть, и нам неча на рожон переть.

Он с грустью посмотрел на понурое лицо сына. Ростислава было жалко. Четыре сына у него, Мстислава, и все четверо до сих пор своих уделов не имеют, хотя даже младшему из них, Андрею, уже двадцать пять годков этой зимой исполнится. Рязанское княжество и впрямь выходом было бы, но и то, что предлагал Ростислав, ни в какие ворота не лезло. Мягче надобно, тоньше. К тому же пока многое неясно было — сколько сил у младшего Ингваря, решится ли он вообще на войну со своим двухродным стрыем[6]. А главное — будет ли просить помощи у соседей? А если будет, то у каких? С одной стороны, в Чернигове прямая его родня сидит — туда ему дорога. С другой — уж много больно там безудельных князей или на такой вотчине сидящих, что лучше ее и не было бы вовсе. Придется делиться. И хорошо делиться.

У суздальских соседей своей земли в избытке, но захотят они подсобить меньшому Ингварю? Константин миролюбив, тих и робок. Юрий, как воевода, одной гривны не стоит. Разве что Ярослав… Словом, вопросов было много, пожалуй, даже слишком много. Но главное — не было ни одного ответа, так что рассуждать обо всем этом можно хоть до бесконечности — все равно без толку.

И Мстислав Романович протяжно вздохнул, тем не менее подтвердил свое окончательное решение, которое в последние годы все чаще и чаще срывалось с его губ:

— Обождем малость. Тут горячку пороть — себе дороже выйдет, — и как бы в свое оправдание добавил: — Вон черниговцы, хоть и родичи, а сидят тихо, выжидают. И нам сидеть надобно.

Киевский князь, как умудренный опытом человек — как-никак седьмой десяток давно разменял, говорил разумно, взвешенно и толково. Все в его словах было правдой, кроме одного — у князей черниговских все было далеко не так спокойно, как ему думалось. И там вот уже который день судили и рядили — как быть дальше.

С одной стороны — такие же Святославовичи на Рязани, свой род, да к тому же женка одного из убиенных под Исадами князей — Кир-Михаила — меньшая дочь недавно умершего Всеволода Чермного. Его брату Глебу Святославовичу, который ныне на черниговском столе сидит, племянницей родной доводится. А самое главное — уже больно много их — без уделов — собралось ныне в княжестве. У усопшего Чермного — двое сынов, вовсе никуда не пристроенных толком, у самого Глеба сын такой же, да и у младших братьев черниговского князя потомство будь здоров. Одни Мстиславовичи чего стоят — Дмитрий, Андрей, Иван, Гавриил. Куда их всех девать?

Трещит Черниговское княжество по швам от такого обилия. Трещит и лопается, как куриное яйцо. И вылупляются из него все новые и новые уделы — то в Новгороде-Северском князь свою независимость провозгласит, то в Курске. Последние же годы и вовсе беда: один за другим города отпочковываются — Вщиж, Трубчевск, Рыльск, Путивль, Карачев, Козельск… А как иначе? Каждому из потомства долю надобно, да не сельцо какое-то захудалое, а град, хоть и небольшой.