Око Марены

— А я даже не смог его в последний путь проводить, — никак не мог отойти от тягостных воспоминаний Ингварь.

— Хочешь, нынче же выедем в Рязань? Туда да назад — за седмицу обернемся, коль погостить подольше не захочешь.

— В порубе.

— Ну зачем ты так, Ингварь. Княжеское слово — золотое слово. Оно должно крепче булата быть и дороже золота цениться, — с укоризной отозвался на язвительную поправку Ингваря Константин.

— И это ты тож в ту зиму нам рек, — не унимался тот. — Вышло.

— То не по моей воле вышло. То князь Глеб так восхотел. За это его сатана и забрал к себе в ад.

— И опять скажу: ты в плетении словес умудрен вельми. Я в оном пред тобой, аки горобец[38] пред орлом. Но от слова «мед» во рту у меня слаще не будет. Ныне тебе надлежит еще чем-то слова свои баские[39] закрепить, дабы вера им была. Иначе… — Ингварь беспомощно развел руками, красноречиво показывая, что, мол, и рад бы я тебе поверить, да не могу.

— А то, что я, вместо того чтоб на рать твою навалиться всей силой, да тебя вместе с воеводами полонить, речи веду о мире прочном меж нами — не закрепление слова моего? — начал потихоньку злиться Константин.

— То ты своих воев жалкуешь[40], — проницательно заметил Ингварь. — Пускай супротив моих их вдесятеро мене лягут, но ведь лягут. К тому ж после такого тебе уж и вовсе боле никто не поверит.

— Воев своих, стало быть, я жалею, а родичей не пожалел? Что-то тут я, — Константин запнулся, не зная, как перевести на язык тринадцатого века простейшее выражение — «логики не вижу», но Ингварь и так все понял:

— Вои твои, вот тебе и жаль их, а батюшка мой хучь и братаном тебе доводился, но был для тебя соперником опасным. Опять же, Ольгов, кой у нас Глеб Володимерович отъяша, еще до Исад к тебе в володение передан бысть, одначе ты оный град под свою длань прияша и ворочать батюшке мому и не мыслил.

— И снова ты за свое, — вздохнул устало Константин. — Чего же ты хочешь?

— Дабы вера была слову твоему, вели воеводам своим проход для моей рати вольный оставить, а сам вместе с нами в град мой гостем дорогим приезжай. Там далее разговоры вести учнем.

— Если ты сейчас меня признаешь главой княжества Рязанского, то я так и сделаю. В том тебе роту даю, — пообещал Константин.

— Коли я такое подпишу, стало быть, Ольгов твоим на веки вечные останется, так?

— Не обязательно, — возразил Константин. — Можно указать, что град сей в твое княжение переходит. Я тебе его подарю.

«Может, все-таки удастся избежать войны», — мелькнула надежда.

— Мне не дары нужны от тебя. Ольгов испокон веков нашим градом был. Тако же и Коломна, и Лопасня, где ты ныне своих воев усадил. Ты ж Переяславль мой яко волка обложил — куда ни прыгни из логова, везде охотник с луком. Мне же и братьям моим меньшим токмо град батюшкин и остался, да еще Ростиславль с Зарайском.

— А селищ сколько? — внес поправку Константин.

— Селища да погосты[41] в счет никогда не шли. К тому же ты и их число изрядно поубавил. Чьи ныне Холохолы, чей Заячков, кто в Песочну[42] ездит дань сбирать?

— Так ведь кто Ольговом владеет, тот и ездит, — неуверенно, почти наугад откликнулся Константин, который этих названий и слыхом не слыхивал. Однако попал он в самую точку, потому что Ингварь тут же, многозначительно улыбнувшись, подытожил свою мысль:

— Итак, решайся, княже. Ежели ты дружбы жаждешь, то дружба меж равных токмо есмь. Открой проход воям моим и сам приходи в Переяславль. Ну а ежели тебе восхотелось, дабы все князья удельные на Рязанщине в данниках твоих ходили, без твоей указки рать на ту же мордву или еще куда собрать не смели — убей меня, но я ничего не подпишу. К тому ж даже если б и подписал — у меня братья меньшие есть. Они, когда в возраст войдут, нашу харатью, что мы составим, раздерут напрочь и правильно сделают.

— Ну что ж. — Константин с трудом (затекли, окаянные) поднялся на ноги. Ингварь, не дожидаясь, легко встал и молча, не без некоторой внутренней дрожи во всем теле, стал ожидать окончательного приговора. В том, что он, скорее всего, будет смертельным, княжич почти не сомневался.

Константин еще раз печально посмотрел на гордо выпрямившегося перед ним Ингваря и тяжело вздохнул. С тем, что предлагал сейчас этот статный юноша, можно было согласиться, да и то с трудом, лет сто или двести назад — не страшно. Хотя и тогда ничего хорошего подобная демократия не сулила. Это вначале вроде бы нормально звучит: «Всяк да сидит в вотчине своей». Было, проходили. А сразу после этой изреченной фразы бедного Володаря схватили и выжгли глаза.