Око Марены

Поначалу Константин так понял, что отца его звали Иваном, но впоследствии выяснилось, что и здесь князь промахнулся. Именовали так себя сразу чуть ли не полдеревни, произошедшие от единого корня — плодовитого Ивана, некогда оставившего после себя почти два десятка сыновей и дочерей. Прощаться же с достигшим весьма преклонных лет стариком, уходящим из жизни, помимо детей, пришли больше сотни внуков и внучек, а также несколько сотен правнуков. С тех пор селище это называлось по имени прадеда и сами правнуки гордо именовали себя Ивановыми.

Пошел к Миньке Сергий добровольно, в закупах не был ни дня, а то, что голова у него светлая, выяснилось в первую же неделю. Достаточно было показать ему один раз и отходить в уверенности, что парень сделает все как должно, если только сам на ходу не изобретет чего-нибудь получше.

Вот и здесь он тоже сумел «изобрести», предложив князю:

— Ежели они считают, что все идет от нечистого, надо позвать на помощь чистого, — прищурился он лукаво.

— Как это? — не понял поначалу Минька.

— Позовем священника, и пусть он походит везде, кадилом помашет, святой водой все углы обрызгает, да заодно и молебен отслужит. А чтоб нечистая сила точно все наши кузни покинула, я тебе еще кой чего присоветую, ежели князь дозволит, хотя… — тут Сергий нерешительно поскреб в затылке и, отчаянно махнув рукой, добавил, озорно улыбнувшись: — Токмо надежней мне самому вместях с попом энтим походить бы.

На следующий день Сергий, вернувшись с молебна, бодро излагал Миньке и князю:

— Все очень славно прошло, и недовольных вовсе не осталось. Благодарствую за выбор мудрого священника, княже, — продолжая беззаботно улыбаться, он отвесил низкий поклон и продолжил: — Дело, конечно, богоугодное затеяно было, ан нечистая сила и тут прокралась. Видно, напакостить решила, но, по счастью, отцу Никодиму знатные молитвы ведомы. Едва он, слово Божье рекоша, кадить учал, как нечисть поганая то с одного, то с другого угла, в черных воронов обернувшись, вмиг свои облюбованные места покинула. А уж когда тот святой водой углы кропить учал, так бесы зловредные цельной стаей в полет ушли.

Брови Константина поначалу удивленно поползли вверх, но затем, при виде улыбающегося лица Сергия, тоже заулыбался, все поняв.

— А как они миг нужный чуяли, в который им взлетать надобно было? — поинтересовался лишь.

— Так их словом святым, аки дубиной, по головушке тюкнуло. Вот они и не удержались, — пояснил Сергий, свято храня секрет своего руководства послушной нечистой силой.

Константин хорошо намотал на ус тот урок, который ему преподал юный инженер. И когда у него в гриднице появился ведающий финансами всей рязано-муромской епархии отец Феофилакт с очередной жалобой на княжеских тиунов и в первую голову на Зворыку, который не выдавал, ссылаясь на княжеское повеление, положенную церковную десятину, князь уже знал, что ему делать. Поначалу, правда, он просто попытался разъяснить:

— Десятина ваша вся целиком на дела богоугодные, каковые сам епископ Арсений благословил, была поистрачена.

— Владыка сами дела ваши благословил, а не трату на них гривен Божьих, — не согласился с князем Феофилакт.

— Как это не трату, когда я не далее как полгода назад благословение его именно на гривны церковные спрашивал, — твердо стоял на своем Константин и сурово хмурил брови. — Или тебе моего княжеского слова не довольно будет? Может, тебе поклясться в сем? Он уже шагнул было к божнице с намерением снять одну из икон и тут же покончить с этим делом, но Феофилакт, также не желающий уступать, заявил:

— То благословение им дано было, когда он в полубеспамятстве возлежал. Буде же он во здравии добром — николи оного благословения тобе, даша бы. А то, что он не ведал, что в тот миг глаголел, и отец Пафнутий с отцом Никифором подтверждают, — и закончил открытой угрозой: — На все воля твоя, княже, а я в Киев ныне же гонца снаряжу и все митрополиту киевскому обскажу. Пущай он ведает, како князь Константин Рязанский церкву Божию чтит. А гонца посылать надобно, вить половину десятины мы должны были ему давным-давно отправить.

— А надо ли покой болящего старца беспокоить? — задумчиво осведомился Константин, пытаясь свести дело к миру. Именно сейчас, в преддверии агрессии со стороны своих могучих северных соседей, ему очень не хотелось бы вступать в конфликт с главой церковной власти на Руси. Но пойти на попятную и отдать треклятую десятину князь тоже не мог — она была полностью истрачена, причем действительно только на богоугодные дела. Вот только к церкви ни одно из них не относилось: ни еще один странноприимный дом, ни общественная больница, ни строительство многочисленных школ.

— Вот выздоровеет Арсений, и мы сами все с ним обговорим, — предложил он миролюбиво.

— И сколь ждать того? — скептически шмыгнул носом Феофилакт.

— А на то уж воля Божья, — молитвенно поднял Константин кверху руки и, глядя в потолок, по возможности проникновенно добавил: — Все в руце его: и живот[135] наш, и здравие, и всякое прочее тож.