Окоянов

Однако на следующий вечер Верунька прибежала от колдуньи раньше времени и сказала, что без Ольги приворота делать нельзя. Неодолимым своим напором она заставила девушку одеться и потащила ее на соседнюю улицу.

Фелицата уже была в бане и кипятила в чану какое-то зелье из трав. Ее старое мосластое тело облегало насквозь сырое платье, волосы прилипли к щекам, черные глаза горели мрачным вдохновением. Она велела Ольге раздеться и лечь на полок. После этого стала доставать из чана горячие пучки травы, натирать ее тело и бормотать какие-то непонятные заговоры. Потом сполоснула ее чистой водой, поставила перед собой и сказала:

– Титьки свои в руки возьми, о нем думай и за мной повторяй. Да с сердцем, с желанием говори.

Придерживая ладонями снизу свои груди и стараясь представить Антона, Ольга стала повторять вслед за колдуньей:

– Чет-нечет, чистый уйдет, нечистый придет, с собой приведет, за куст за свист, за сушеный лист, поди, взгляни, меня притяни, за правую возьми, за левую возьми, другой не казнись, ко мне обратись, чет-нечет, ко мне идет, сто крат принесет, не сбежит не уйдет, тьфу-тьфу, не лишись, приведи, сгоношись. Хвала-похвала, была не была, я все отдала.

Ольга испытывала непривычное волнение и какой-то холод на сердце от происходящего. В тоже время, где-то внутри нее вырастало жадное пламя победного чувства. Она понимала, что происходит что-то очень серьезное. А Фелицата, закончив приворот, стояла перед ней закрыв глаза и будто остолбенев. Наконец, старуха пришла в себя и сказала:

– В корень дело пошло. Завтра жди, – и стала прибирать в бане.

На следующий день Ольга лишилась девственности на рабочем столе начальника местной ВЧК, и необычное приключение с Верунькой словно ветром выдуло у нее из головы. Ей казалось, что навсегда.

Войдя таким необычным манером в женскую жизнь, Ольга не знала, что теперь душой ее управляет невидимая злая сила, до поры до времени притаившаяся на самом ее донышке. Она казалась себе по-прежнему застенчивой и скромной, и только ощущение близкой удачи жгло горячей точкой где-то под сердцем. Стать женой одного из городских начальников, ходить в нарядах и жить богато теперь казалось возможным. Ее детские мечты, такие наивные и розовые, вдруг приблизились вплотную. Надо было только удержать эту удачу за хвост, не дать ей улететь в никуда. И властное желание достичь своего стало исподволь руководить ею.

14

Непривычная озлобленность стала посещать сердце секретаря уездного комитета партии Семена Самошкина. Хотя чему здесь удивляться? Все, что случалось в уезде, неизбежным образом проходило через его ум и душу, заставляя их постоянно напрягаться. Постепенно нервы стали сдавать. Семен Кондратьевич по любому поводу нервничал, частенько пускался в крик. И хотя по нынешним меркам партийный стаж у Самошкина был солидный – он приехал в Окоянов из Нижнего в декабре семнадцатого, уже будучи год большевиком, – нужной закалки со всей этой нервотрепкой не хватало. Получая мандат в губкоме на создание партийных органов в Окоянове, Самошкин узнал, что эта «епархия» относится к самым отсталым и «неохваченным» территориям губернии. Несмотря на большое железнодорожное депо и несколько мелких фабричонок, большевиков в уезде не было. Напротив, здесь уже лет десять мутили воду эсеры. Их представители действовали не только в уездной столице, но и в крупных селах. Эти фарисеи стали подзуживать крестьян против большевиков еще в то время, когда входили в правительство. Не зря в уезде полыхнули бунты задолго до эсеровского путча в столице. Вообще говоря, эсеровская партия была главным виновником подрыва здоровья Семена Кондратьевича.

В апреле восемнадцатого на Окоянов накатил эшелон эсеров-савинковцев, сплошь состоявший из матросов, отправлявшихся в южные губернии на укрепление Красной Армии. Эсеры сделали остановку в уездном центре для пополнения запасов продовольствия, а также наведения надлежащего революционного порядка.