Окоянов

Свежеиспеченный партийный руководитель, тогда еще в качестве главы уездного Военно-Революционного Комитета, Самошкин хотел было придать делу необходимый законный ход и явился в штабной вагон матросов с предложением составить план действий прибывших революционеров. Свою дружину из двадцати вооруженных рабочих он не взял, полагая, что имеет дело с союзной партией. Здесь же его скрутили веревкой и бросили в тамбур, чтобы не мешал работать. В этом грязном и холодном тамбуре Самошкин пролежал всеми забытый два дня, пока матросы, упившиеся до зеленых чертей, хозяйничали в городе. Он уже изнемогал от жажды и голода, лизал набивавшийся через разбитое окно ночной снежок, и мысль о неизбежной кончине овладела его сознанием. Наконец, эшелон тронулся. Из вагона доносились пьяные песни и крики. Там никто не думал о том, что за стенкой, связанный по рукам и ногам, мокрый от собственной мочи, дышит на ладан начальник окояновского уезда. Потом матросы стали ходить по вагонам и обнаружили Самошкина. На станции Веселой, что в шести верстах от города, чья-то сильная рука выкинула его на насыпь, а эшелон деловито застучал колесами дальше.

Под утро председатель ВРК прибрел по шпалам в Окоянов и обнаружил, что город не спит. Народ собрался на улицах в толпы, в окнах горел свет. В двадцати местных домах шло отпевание покойников. Матросы расстреляли урядника, всех бывших полицейских, а также тех чиновников и купцов, которые не успели от них спрятаться. Объяснением расстрелу послужил вскрытый ими «контрреволюционный заговор», который заключался в том, что они не нашли желаемого количества харчей и водки.

Бессмысленная эта бойня наполнила людей слепым ужасом. Такого Окоянов не знал со времен расправы над ватагами Емельки Пугачева. Да и то, оставшиеся в архиве списки дознаний говорили, что вешали разбойников поделом. А этих-то за что?

Самошкин надолго закрылся дома и не выходил к людям. Пережитый страх смерти и непонимание, как объяснить жителям города происшедшее, повергли его в глубокое уныние. Хорошо бы, конечно, все свалить на свирепый эсеровский нрав матросни, да в ту пору эсеры считались союзниками большевиков.

Пить Самошкин не умел, а другие способы борьбы с тоской были ему неизвестны. Вот тогда, в отчаянные бессонные ночи, появился непреходящий тяжелый ком в горле и стала дергаться щека.

Потом он кое-как стал исполнять свои обязанности, но все валилось из рук. Люди его сторонились. Работа в парторганизации не клеилась. Трудно сказать, как бы пошли дела в уезде, если бы из Нижнего не приехал Алексей Булай.

Булай, с его неукротимым веселым нравом и умением найти подход к любому человеку, сразу не понравился Семену. Уж больно резвый и самонадеянный большевик. Видать, пороху не нюхал, все с нахрапу привык получать. Да и купеческие корни Алексей Гаврилович в себе до конца выкорчевать не смог. Народ вокруг него трется непролетарский – обыватели, учителишки, бывшие чиновники. Мужики из села приезжают. Вроде, по делам, а сами, небось, продукты подбрасывают. Иначе, откуда у Булая самогон, откуда сало и картошка? Вот у Семена Кондратьевича этих лакомств нету. Хотя он поглавней должностью будет, а питается пайковой перловкой и воблой. Так что, любит Булай пожить в свое удовольствие. Про женский вопрос лучше вообще не вспоминать. Не хочет предуисполкома отметать с решительным пролетарским негодованием дамочек, что на него вешаются. Что подумают сознательные жители уезда?

Сам Самошкин, до своих сорока лет знал только тяжелый труд. Прямо скажем – заводскую каторгу. С двенадцати лет в подсобниках, с семнадцати клепальщиком на судостроительном заводе. Хорошо еще, батя из кержаков – не дал к водке приучиться. Уж сколько его дружков-одногодков от непосильной работы и зеленого змия на тот свет отправились. А он вот жив, даже в партийное начальство вышел. С чистой душой взял направление в Окоянов, помогать революцию делать. А савинковцы его с ходу носом в дерьмо ткнули, можно сказать, душу прострелили. Как теперь населению революционный дух прививать? Да и с кем это делать? От председателя уисполкома за версту купчиной несет, а карающий орган партии – ВЧК вообще под началом какого-то франта из Нижнего ходит. Этот форсит в английском френчике, волосы стрижет гривой, длинными пальчиками пенсне поигрывает. Контра при нем себя чувствует вольготно. Хоть и не местный Самошкин человек, да и то знает кое-какие адреса, по которым беглые беляки скрываются. А Седов вроде бы не знает. Оно и понятно, поручик Ивлиев, которого достоверно видели, как он из своей баньки в саду ночью рысцой к дому бежал, вместе с Седовым лапту гонял. Зачем же его трогать. Может, он еще с раскаянием придет и его на хозяйственную работу определят. Никто ведь не знает, пускал он в расход красных борцов за народное дело или нет.