Окоянов

Одиноко в Окоянове Семену Самошкину. Контрреволюционный это уезд. Передового класса здесь всего человек сто в железнодорожном депо да на сменных бригадах работает. Остальные шесть тысяч населения – сплошь кустари, артельщики, торгаши да бывшие мелкие землевладельцы, которых и помещиками стыдно обозвать. В центре города, на горе торчит женский монастырь с черным вороньем монашек да Покровский собор, который с утра до ночи ворота разинул. Шастают в него людишки непрерывно.

Передовой интеллигенции почти нету. В восемнадцатом из Ревеля мужскую гимназию сюда перевели. Педагоги не захотели с гимназией расставаться, мол, у нас – вековые традиции, тоже приехали. Ни одного члена партии среди них нет. До сих пор ходят в своих казенных сюртуках, еще царского раскрою, от новой жизни нос воротят.

Но и опора партии – депо – тоже не очень радует. Когда Самошкин появился, записалось, конечно, в партию полтора десятка человек, да что от них толку. Дальше депо не идут. А жизнь-то – вон она – по всему уезду бурлит. Участвовали, правда, в подавлении кулацко-эсеровского восстания в Маресеве, вот и все. Агитацию среди населения вести не умеют, да и не хотят. Нету настоящих, пламенных революционеров.

Наверное, запросился бы Семен назад в Сормово, если бы не Зинаида, хозяйка его квартиры.

С женщинами у Самошкина дело шло туго. Мужчина он не очень видный. Росту ниже среднего, руки длинноваты, лоб в угрях, да и обхождением не больно ловок. Сормовские девушки на него внимания не обращали, там всегда ухарей вроде Булая хватало. Да и проклятая работа так изводила, что порой ноги на гулянку не несли. Так и задержался Семен в холостяках. А в Окоянове присмотрели ему как начальнику чистенькую квартиру у одинокой хозяйки, которая замужем не бывала. Зинаида тоже в красавицах не числилась. Работала кладовщицей на станции. В свои тридцать девять лет имела костистую широкую фигуру, густые черные волосы и маленькие плоские груди. Лицом малость смахивала на татарку. По натуре молчаливая, неулыбчивая. Никакой симпатии к Семену не проявляла. Полгода они жили в одном доме, не сближаясь, и каждый по-своему страдал от одиночества. Семен был бы не против разделить с хозяйкой постель, но, понимая, что не нравится ей, никаких попыток не делал.

Однако со временем природа свое взяла. Видимо, прониклась женщина к скромной и ненавязчивой манере квартиранта в обхождении с ней. И однажды, когда тот собирался в субботнюю баньку, что уже пыхтела в дальнем конце огорода, она вышла вслед за ним в сени и медовым, но напряженным от волнения голосом сказала:

– Может, мне придти, Семен Кондратьевич, спинку Вам потереть. А то она у Вас уж сколько времени не тертая…

Ошеломленный Самошкин только и нашелся, что молча кивнуть, и быстро засеменил в баню.

Зинаида оказалась девственницей. Она влюбилась в Семена со всей силой запоздалой любви. Это открыло ему новую жизнь, и Окоянов привязал его к себе.

15

И все-таки, Ксюша не уходила из его головы. Чем дальше, тем больше Антон стал впадать в состояние, которое сам для себя определил как раздвоение личности. В глубине его памяти продолжало жить дорогое для него лицо Ксении, а тело привыкало к Ольге.

Когда Седов был вызван в Арзамас на совещание заведующих политическими бюро юга губернии, он почувствовал холодок в сердце. Какие-то неясные линии в пространстве сходились в одну точку, и, еще не приехав в этот город, Антон знал, что посетит родителей Ксении. Ему хотелось знать, где сейчас Ксюша, как она живет. И, наверное, он подсознательно надеялся открыть обстоятельства, позволяющие встретиться с ней.

Дремавшее ранее желание попытаться разыскать свою любовь после получения вызова вспыхнуло жгучим порывом к действию. Антон решил отправиться в Арзамас пораньше, чтобы еще до совещания зайти по памятному адресу.

Окоянов лежит на железнодорожной ветке между важнейшими узлами юга и севера страны, поэтому недостатка в составах не было даже в это трудное время. Пассажирские поезда ходили редко, зато товарные и воинские громыхали через станцию несколько раз в день. С утра пораньше сев в локомотив проходящего товарняка, Седов уже через два часа шагал по улицам Арзамаса.

Бергеры принадлежали к роду немецких колонистов, приехавших в Россию при Екатерине Второй. Они пошли по государевой службе, особенно не разбогатели, но считались в городе людьми состоятельными. Дед Ксюши построил неподалеку от Соборной площади небольшой особнячок в швабском стиле, совершенно не похожий на дома местной знати. В нем выросла Ксения с сестрой, в нем Антон надеялся застать ее родителей.

Ему действительно открыл отец Ксюши, Виктор Карлович, сильно похудевший и постаревший, с запущенной щетиной на щеках. Некоторое время он недоуменно смотрел на посетителя. Затем в глазах его появилась искорка узнавания.

– Кажется, Вы были когда-то женихом Ксюши. Или что-то в этом роде. Очень рад. Очень рад. А каким образом Вы узнали, что она вернулась? Ведь Ксюшенька только второй день как приехала. Ну, проходите, проходите.