Окоянов

– Ты женат, – взвизгнула она истеричным голосом, – ты женат и молчал! Я тебе всю себя отдала, а ты как животное… мной пользовался и молчал, – девушка громко разрыдалась, не стесняясь того, что ее могут услышать. Потом внезапно замолкла. Какая-то мысль пришла ей в голову:

– Зачем ты врешь? Ты не можешь быть женат. Я бы обязательно об этом знала, все бы знали. Ты врешь, врешь, ты просто хочешь от меня избавиться. Я тебе надоела. Ты подлец!

Антон понимал, что сейчас бесполезно рассказывать историю своего «сватовства наоборот» к Ксюше. Ольга не была в состоянии слушать разумные речи. Он просто решил вытерпеть до конца, когда у нее пройдет припадок истерики, и только потом попытаться объяснить происшедшее.

Однако, Ольга неожиданно быстро прекратила плакать, деловито и аккуратно вытерла слезы носовым платком и, не глядя на Седова, вышла из кабинета. Это несколько озадачило Антона, хотя в глубине души он был искренне рад, что конфликт разрешается довольно легко.

Ольга досидела за машинкой до конца рабочего дня, ничем не выдавая своего состояния.

Собираясь домой, она достала из глубины ящика кулечек с настоящим чаем, полученный ею при последней выдаче пайка, положила его в сумку и направилась в переулок, где жила известная самогонщица Наталья Савкина. Здесь Ольга выменяла чай на четвертную бутылку самогона и стограммовый кусочек сала.

Подходя к своему дому, девушка преобразилась. Ноги ее пошли медленной шаркающей походкой, на лице появилась гримаса боли, в глазах навернулись слезы.

Верунька сразу увидела, что подружка ее не в себе, подскочила к ней, усадила на постель, принесла воды и стала выспрашивать, что произошло.

Положив ей голову на плечо, Ольга со слезами рассказала о случившемся. Верунька слушала, затаив дыхание и даже приоткрыв рот. Закончив, Ольга сказала:

– Вот и пришла пора мне отсюда уезжать. Думала здесь счастье найти, а нашла беду. Тут мне теперь нельзя… Люди засмеют.

– Да ты что, неужели… А какой срок-то?

– Похоже, третий месяц кончается.

– Вот беда. Что же делать-то? Не думала от ребеночка избавиться? Фелицата…

– Нет, Веруня, я на это не пойду. Лучше сама утоплюсь, а такого не будет.

Ольга вытащила из сумки четвертинку и поставила ее на стол.

– Доставай снедь, какая есть. Горе горевать будем. А потом ты меня приголубишь.

Верунька расцвела и смачно поцеловала ее в губы.

Утром, расчесывая свои густые волосы, Ольга сказала, глядя в зеркало:

– А что если старики Седовы о моей беременности узнают, каково будет?

Хозяйка ничего не ответила, лишь с любопытством взглянула на квартирантку.

«Вот тебе и несмышленая девчушка», – подумала она. Но вслух сказала:

– Видно, Фелицатин приворот свое действие закончил. Может, еще попробуем?

– Обождем маленько. Вот если орелик мой и вправду скоро семью привезет, тогда мы попытаемся его от женушки отвернуть. А там уж я сама буду действовать. Так ведь оно надежнее будет, правда?

– Правда, правда, – рассмеялась Верунька, – какая ты у меня взрослая стала. Не узнать. Приехала к нам совсем снегурочкой. А сегодня – женщина, да еще какая. Я те дам!

* * *

А Антон тем временем спешил в Арзамас. Он должен был сговориться с Ксюшей о времени переезда в Окоянов. В назначенный день она будет его ждать с упакованными вещами, а он до того времени поставит в известность родителей и приготовит все для проживания семьи.

Ксюша встретила его радостной улыбкой. Она заметно похорошела в домашней обстановке, следы тифа почти исчезли. Волосы подросли, в глазах появился блеск молодой, полной желания жить женщины.

– Миленький ты наш, а у нас пироги с морковью. Папе выдали муку, и мы устроили праздник. Быстрее раздевайся, садись к столу.

Лиза приветливо махала ему рукой из столовой. Они быстро нашли общий язык и нравились друг другу. Особенно Антона трогало то, что девочка была похожа на мать.

Седов задержался в Арзамасе до обеда и возвращался к себе в том блаженном состоянии безоглядной влюбленности, которое испытывал здесь же много лет назад.

Он стоял в проеме паровозной кабины, вдыхал пахнущий угольной гарью воздух, смотрел на пробегающие мимо, налившиеся зрелой зеленью перелески, уходящие в синее небо поля, а душа его пела хмельную песню любви и благодарности кому-то тайному, кто подарил ему эту прекрасную, неповторимую жизнь.

18