Около музыки и другие рассказы

Всё же надо сориентироваться; достал телефон с картой.

Тут же на меня налетела дама средних лет и сказала что-то нежное-ласковое, вроде «стоят тут со своими телефонами и ничего не видят вокруг себя!».

Хотя впечаталась в меня как раз она.

Раньше, пока я был собой, я бы расстроился. А сейчас она обругала не меня, а подростка N, которому по роли полагается расстраиваться. А он не будет. Он метит в монтировщики сцены.

Например, все люди любят знать, где они находятся. Смотрят по карте или спрашивают, как пройти.

А подросток N уберет свой телефон с картами и будет просто ходить. Важен процесс ходьбы, а не результат.

И правда, почему это я ничего не вижу вокруг себя?

* * *

Хорошо идти по улице, включив все органы чувств на максимум. Смотреть, будто я первый раз в этом городе, будто впервые всё вижу: дома, деревья и маленький гнутый заборчик. Я же и правда тут первый раз. Слушать все звуки: машины, птицы, троллейбус, шаги, чужие разговоры. Обоняние. С этим хуже, но надо развивать. Принюхался. Э, нет, не понравилось: обоняние будем развивать после дождя; для первого раза сойдут уши и глаза.

А мысли надо отключить. Внутренний монолог вот этот остановить. Как же его выключить? Всё! Мозг, ты вне зоны доступа! У меня остались только входящие: через уши и глаза. И усталость в ногах, потому что если вот так идти пешком домой — это не так уж и близко. И, наверное, дома придётся объяснять, почему я так поздно… Фу ты. Я же просил мозг выключиться!

Я подросток N, который не должен никому ничего объяснять.

* * *

Вдруг всё, из-за чего мне было так плохо час назад, оказалось неважным. Скажите, ну у кого такого нет?… Я мог бы, конечно, подробно. Про Дину. Про Мелехова. Про Ильицкого.

Про мою несчастную географию, которую я учил-учил, а оказалось не то, и теперь впервые в жизни пересдавать.

Про маму и папу. По сравнению с этим география — вообще ерунда.

Да вы знаете миллион таких историй! Зачем? Каждый такой эпизод описан в литературе сотни раз, отличаются лишь детали. И то они такие, эти детали, что мои несчастья оказываются жалкими и плоскими. Да и я, в общем, не так чтобы очень объёмный.

На фоне мировых войн и надвигающейся экологической катастрофы…

Хотя что мне, подростку N, будущему монтировщику, эти катастрофы! Я просто иду, здесь и сейчас. И мне вдруг нравится всё вокруг. Ну, не так чтобы восторг — просто нравится. Тепло. Маленькая улица, по которой я иду непонятно куда. Плохо ли.

Хорошо.

Это актёры должны страдать на сцене, сомневаться по полчаса, умирать с длинными монологами.

А монтировщик работает в антракте, за закрытым занавесом. Смена декораций! Осторожно, головы! На канатах спускают что-то большое, непонятное… Ему и знать не надо, что это. Ему надо закрепить эту штуковину правильным узлом.

И когда начнётся следующий акт страданий или сомнений, монтировщик может спокойно идти в буфет, пить свой честный кофе.

* * *

Мне вдруг очень нравится город, в котором я оказался. Не типовая застройка, старая; дома невысокие, разные все. Но и не центр, полный парадных достопримечательностей. Таких улиц, наверное, тоже много в любом не очень новом городе… Как люди. Такие, да не совсем.

«Пуговишников переулок», — читаю я.

Пуговишников! Какое хорошее. Хорошо всё-таки, что у переулков есть имена. Что это не просто «Переулок N».

Мне нравится буква «Ш», как в разговорном московском «булошная». Я только читал, что так должны говорить в Москве, но никогда не слышал. Может, оттого, что булочных толком не осталось?

Был бы он «Пуговичников» — и совсем не то. Не было бы тепла и этого вкуса… Точно, вкуса пуговицы. В детстве я любил пуговицы в рот брать, даже откусывал верхнюю с куртки несколько раз. Пластмассовое и круглое.

…Вдруг я вижу на асфальте пуговицу. Серенькую, в четыре дырочки. Кладу в карман.

Нет, не в карман; сразу вытащил. Мне нравится держать её в руке, будто рукой я чувствую её вкус: круглый и пластмассовый.

* * *

Пуговишников переулок упирается в стену. Вот это стена! Кирпичи, крашенные жёлтой краской; где-то есть штукатурка, а где-то нет; а тут вообще вся краска облезла, а здесь было окно — заложено кирпичами, а вот белым что-то замазано… прямо поэма, а не стена. Сколько же тут слоёв? Сколько раз её красили, сколько — штукатурили и опять красили?

И солнце. Если бы не солнце, в унылый серый день я бы этого не увидел, всей красоты этой стены.

Я снимаю её на телефон. Потом пройдут годы, а со мной останутся этот день, и эта стена, и эта пуговица… Да нет, какие там годы; телефон потеряю или сломается, да и пуговица не вечная. Но всё равно хочется сохранить подольше.

У меня в телефоне много таких фотографий. Когда я снимал не объект, а день.

День, когда я иду и улыбаюсь. Как дурак. Будто ничего не случилось; а ведь ничего и не случилось. Я подросток N, и у меня всё не хуже, чем у других. И не лучше; но это уже неплохо. Хорошо быть никем. Просто смотришь; никто тебя не знает, и никому не должен…

…И тут я слышу своё имя.

* * *

— Чего ты, оглох? Кричу-кричу — ноль эмоций.

Ого. Зойка из нашего класса.

— О, привет. Извини, задумался. Ты что здесь делаешь вообще?