Окопники

— Я ведь не за себя… — обиженно начал сержант. Но Берестов опять его оборвал:

— Мы все не за себя. За Родину.

— Вот — вот, так и держи свои глаза буравцем, — поддержал Берестова Пров Трофимович.

Он вдруг умолк, не в силах оторвать взгляд от шевелящегося бурьяна.

Маскируясь в дыму, стелющемся от танка, ползли на дог десятка полтора вражеских солдат. Из бурьяна выглядывали их рыжие ранцы.

Берестов схватил ручной пулемет, перекинул его с бруствера на тыльный край окопа, нажал на спусковой крючок. В прорезь прицела увидел полет трассирующих пуль.

Фашисты замерли, вжались в землю.

Пулями теперь их не срезать. Гранатами — не достать.

— Разрешите! — сержант схватил левой рукой гранату — раненая правая рука подвешена к шее. Зубами выдернул чеку и, не ожидая ответа лейтенанта, выскочил из окопа. Вслед за ним кинулись врукопашную не только подчиненные сержанту два бойца, что пришли вместе с ним, но и человек пять курсантов. Иван тоже хотел было броситься им на помощь.

Но — танки.

И вдруг эти танки повернули на соседний дот лейтенанта Николая Волканова.

— Что это они?..

Берестов даже рот открыл от удивления, не зная: то ли радоваться ему, то ли сокрушаться, что не он подожжет их.

— Сдрейфили, гады. Увидели, какая участь ждет их у нас, вот и сдрейфили, — удовлетворенно сказал Пров Трофимович, устанавливая на прежнее место бутылку с «КС».

«Два танка на один дот?.. — озабоченно подумал Берестов. — Справится ли с ними Николай?.. Этот восемнадцатилетний парень?»

Будто Берестову было больше.

… Лейтенант Николай Волканов высунулся из окопа. В небе немилосердно палило августовское солнце. По степи вперемешку с пороховым дымом и всплесками огня танковых орудий, словно вода, волнами плескалось марево. Сухим, как наждак, языком юноша облизнул потрескавшиеся губы. Три дня ни росинки в о, рту. И вдруг Беркович целую флягу воды принес. Николай хлебнул, второго глотка сделать не успел. Танки, что сунулись на соседа, вдруг двинули на их окоп.

— Решили, что им здесь будет слаще, — оскорбился Николай. — Ну, сволочи! Я вот вам… — выругался он и, схватив в одну руку гранату, в другую — бутылку с зажигательной смесью «КС», кинулся навстречу.

— Что ты делаешь?! Убьют, а как же мы… — только и успел крикнуть Беркович.

Вражеская пуля разбила в руках Николая бутылку с «КС», но это его не остановило. Горящим факелом он бросился вместе с гранатой под танк.

Лейтенант Берестов все это видел со своего наблюдательного пункта и, чтобы осадить бежавшую за вражеским танком пехоту, вскочил во весь рост на бруствер, скомандовал:

— За мной! Смерти нет, ребята!..

Ринулся вперед и упал, подкошенный взрывом мины.

Он увидел, как в двух шагах справа, взметнулся клуб дыма, вырос всплеск красного огня. Взрыва Иван не слышал, только ощутил, как обожгло бедро. Будто кто ударил по боку раскаленным куском рельса. На какое-то мгновение он увидел перед собой лицо матери…

«Мама!" — позвал он.

Мрак и глухая немота поглотили его.

Пришел в себя. Попытался подняться, и не мог. Правое бедро разворотило. Стахов стащил Берестова в окоп.

Потом в полузабытье слышал, как кто-то сказал:

— Идите проститесь с ротным Крышко. Пуля разорвала.

Берестов вспомнил о старшине Назаренко. Где он сейчас? Жив ли? Крышко уже нет. Да и курсантов Шафороста и Болгарчука тоже нет. Вражеский снаряд разыскал их прямо в доте. Расколов пулеметный щит пополам, он взрывом отбросил курсантов к бронированной стенке. А Василий Тищенко, Дубровский, Михаил Войтов, Кромин, Рафик Кос- таньян… — где они?..

В Грозненском отдельном курсантском полку было 2345 человек.

Полк ни на шаг не отступил.

Полковника Сытннкова немцы растерли гусеницей танка. Его жену, капитана медицинской службы подняли на штыки. Комиссара Горюнова расстреляли.

Нет и Николая Волканова.

«И зачем он только выскочил?.. — пожалел его Иван. — А он, Берестов, тоже мог же отсечь пехоту пулеметным огнем…»

«Литература начинается там, где кончается трезвость ума и начинаются чувства, переживания… — как-то сказал Волканов. — А бой, как и литература, тоже искусство…»

«Николая Волканова нет, а его слова остались," — с каким-то облегченным умиротворением подумал Иван и провалился в забытьё.

Пришел в себя и не понял: почему он в степи, на ковыле?

Наверное кто-то тащил его в тыл. Неужто Люба?

Любовь Кучма — блондинка с серо — голубыми глазами, мягкая душой пятнадцатилетняя девчонка. Где и откуда она появилась в училище, никто не знал. Но все называли Любу дочерью полка. Хотя и величали ее как взрослую — Любовь Павловна.

«Но Люба не могла его тащить, — вспомнил Иван. — Ведь она тоже была ранена. Хотя…»

Она и раненая кричала из воронки, куда успела перетащить курсанта с оторванной рукой: «Ребята, кто ранен, ползите ко мне. Я не могу к вам… У меня обе ноги прошиты пулями…»

Иван тяжело оторвал от земли забинтованную голову. Огляделся. Вокруг — не единой живой души. Одни трупы немецких и русских солдат. Вся степь усеяна трупами и среди них маячит на горизонте грустный мирный комбайн. «Не та жатва, не те снопы! Не тот урожай, не та страда».