— !De puta madre![1] — пропел высокий мальчишеский голосок.
Эйтлинн обернулась. Она слишком поздно заметила, что из ближайших кустов сумаха, резко пахнущих клопами (надо полагать, этот запах и перебил ей запах человека), на них изумленно глазеет чумазый, оборванный латинос лет десяти от роду. Голые коленки разодраны в кровь, грязные, давно не стриженные волосы прилипли к шее, под мышкой мятая строительная каска — невесть зачем. Эйтлинн опешила и резко села, чтобы не позориться дальше.
Киэнн впервые за последние несколько дней почти по-настоящему улыбнулся:
— Это так-то тебя учили выражаться в присутствии взрослых, чико?
Пацан с вызовом вздернул расцарапанный нос:
— !No te entiendo![2]
Король фейри снова хохотнул:
— Да ну? А за три бакса ты заговоришь по-английски?
В глазах маленького оборванца вспыхнул алчный огонек. Но мальчишка упрямо молчал.
— А за пять? — продолжал испытывать ребенка Киэнн.
Только сейчас Эйтлинн сообразила, что денег-то у него, скорее всего, нет (откуда бы им взяться?) И ей и впрямь захотелось кусануть его побольнее.
— !No te entiendo ni verga! [3]— с нажимом повторил мальчуган, на этот раз вынудив Киэнна разразиться искренним хохотом.
— !'Orale! !Tienes cojones, chacho! ‘!Chinga tu madre, gringo, no hablo tu pinche ingl'es!’ Eres un embusterito, chico. Pero eres maravilloso.[4]
На этот раз латинос разинул рот, да так и замер. Явно не слишком ожидал, что светловолосый гринго заговорит с ним на испанском.
— ?C'omo te llamas? [5]— тем временем продолжил Киэнн.
Мальчишка еще секунду недоверчиво хмурился, после чего милостиво поведал:
— Rico, se~nor. — И почти тут же задал самый важный вопрос: — ?Por que tu perro no sabe c'omo andar?[6]
Киэнн нагло ухмыльнулся.
— Est'a enfermo. Una enfermedad muy 'unica. Y muy peligrosa.[7]
Латинос прищурился:
— Eres un embustero tambi'en.[8]
Киэнн захохотал вторично, не скрывая восторга:
— !Desde luego que soy! — Он поманил пацана к себе, переходя на таинственный шепот сказочника. — Escucha, realmente este perro no es un perro. Es una reina encantada, ?viste?[9]
Мальчик презрительно скривился:
— No mames. No soy un ni~no estupido. !No me vengas con camelos![10]
— Bien[11], — кивнул Киэнн. И обернулся к Эйтлинн: — Что скажешь, Этта? Разве он не великолепен? В сказки не верит, врет не смущаясь, матерится по-черному. Правда, он заслужил пять долларов? Вот только… — Он снова доверительно улыбнулся латиносу: — No tengo dinero, chaco. Ni una peseta. ?No me crees? Me vale madres lo que pienses, chamaco.[12]
Эйтлинн понимала далеко не все жаргонизмы, которые отвешивал маленькому Рико ее спутник, да и вообще не слишком хорошо владела испанским, но суть уловила: вместо того, чтобы объяснять странности ее поведения, Киэнн напрямую сообщил парнишке, что здесь замешана магия. Ни на секунду не сомневаясь, что тот ему все равно не поверит, или же не поверят самому ребенку, вздумай он об этом кому сообщить. Тактика, в общем-то, верная, и к тому же она всецело оправдала себя, но на душе почему-то скребли кошки. И, уходя прочь по засыпанной мелким гравием тропе, Эйтлинн то и дело спотыкалась, оглядываясь на оставшегося стоять на берегу мальчугана, пока тот не юркнул куда-то в другие кусты, окончательно пропав из виду.
— Осуждаешь, да? — размеренно шагая рядом с ней, даже не спросил, а скорее констатировал Киэнн. — Думаешь, я должен был что-то для него сделать? Их здесь тысячи, таких вот грязных, оборванных, голодных и, вероятно, беспризорных. Тоже забыла? Да, и с большой вероятностью Ллеу сейчас — один из них. Только не делай того же, что и я. Не проецируй образ Ллевелиса на каждого встречного ребенка. И в частности — на этого. Это не он, поверь. Мы с тобой не имеем к этому мальчику никакого отношения.