Окраина

— Вон даже как! — удивился Смирнов, внимательно глядя на Ядринцева. — И ты, как я понял, хочешь посвятить этой борьбе свою жизнь? Затем и в Сибирь приехал?..

Ядринцев не ответил.

— А если Сибирь и после тебя… после всех нас, — поправился, — останется такой же, какой была?

— Значит, напрасно проживем свою жизнь, — твердо сказал Ядринцев.

Молния полоснула наискось — и тотчас ударил гром. Лампа погасла, и зловещая тьма заволокла все вокруг.

— Чудной ты какой-то, — проговорил в темноте Смирнов, нашарил руку Ядринцева и крепко пожал. — Тебя не узнать, совершенно другой стал.

Ночью прошел сильный, проливной дождь. А утром опять светило солнце, блестела мокрая трава в саду и как-то по-особенному свежо и остро пахло сиренью. Лишь большая зеленая лужа в ограде, в которой купались воробьи, напоминала о ночном ливне.

2

Утром Ядринцев вышел в сад. Знакомая тропка повела его вглубь, мокрая трава холодила ноги, брюки враз намокли, стали тяжелыми от росы, трава к ним липла; слышно было, как перелетают с дерева на дерево, цвенькая, синицы и где-то близко, справа, журчит неумолчно ручей… Ядринцев отыскал его, постоял, любуясь отраженным и как бы преломляющимся в прозрачной воде светом, и пошел вверх по склону, к Шведской горе. Пахло зеленью многотравья, звенело в ушах. Он удивился: Шведская гора выглядела совсем низкой, как бы осевшей. А в детстве казалось — подпирает небосвод. Мелкий камешник хрустел, сыпался вниз; выскользнула из-под ног и юркнула в траву, меж камней, зеленовато-серая ящерка. Ядринцев остановился и увидел под ногами, на дорожке, еще живой, конвульсивно извивающийся хвост, оставленный, как видно, ящерицей в тот миг, когда он наступил на нее нечаянно… Хвост двигался, судорожно сжимаясь и разжимаясь, но движения его становились все медленнее, бессильнее…

Он поднялся на вершину Шведской горы (здесь когда-то, еще в петровские времена, были похоронены пленные шведы), однако могилу коменданта Де-Вильнева нашел не сразу. Каменный крест упал, и кто-то его оттащил в сторону, а чугунная плита с позеленевшей выпуклой надписью была затянута травой, осела и как бы вросла в землю. Ядринцев долго ходил вокруг да около, пока не наткнулся на нее… Вот!

Он стоял, не сводя глаз с потемневшей от времени, местами позеленевшей плиты. Большой черный жук, сухо шелестя, полз по ней, а высоко в небе летели птицы…

Вспомнилось давнее, волнующее: как он поднимался на Шведскую гору к могиле храброго томского коменданта, не сдавшего за всю свою жизнь ни одной крепости, и думал о том, что, когда он, Коля Ядринцев, вырастет, он тоже станет солдатом, воином, таким же храбрым и мужественным, каким был комендант Де-Вильнев… К этому призывали его и прекрасные Давыдовские стихи: «Нет, братцы, нет: полусолдат тот, у кого есть печь с лежанкой…»

Отлеживаться на печи он не собирался, полусолдатом быть не хотел. И вот он вырос, успел кое-что познать, хотя, в сущности, никем еще не стал — ни солдатом, ни полусолдатом… Негде было пока проявить свою храбрость. Как, впрочем, и комендант Де-Вильнев не сдал ни одной крепости лишь потому, что некому было сдавать, всю жизнь просидел он в безмятежном ожидании; и умер не под огнем врага, не от пули шальной, не от лихой сабли, а тихим вечером, на ильин день, объевшись черемухи… Вот и все! Сказка кончилась. Ядринцеву жаль было с ней расставаться, хотелось, как прежде, верить в нее, но жизнь грубо открывала перед ним реальный мир… Он постоял еще немного, рассеянно и грустно глядя на потемневшую плиту, с полустершейся, неразборчивой надписью, и медленно стал спускаться вниз, но теперь уже с противоположной стороны, минуя сад, овраг и ручей. Прощай, комендант Де-Вильнев! Теперь, должно быть, не скоро он вернется к тебе, а может статься, что не вернется уже никогда. Жизнь для него начиналась другая. Милое детство осталось позади, где-то там, в полузаброшенном саду, среди густых зарослей пахучих трав, за оврагом, в той доброй старой сказке, на Шведской горе, осталось, как хвост ящерки, на которую он нечаянно наступил…

3

В тот же день Ядринцев зашел в гимназию. Занятий уже не было, начинались летние каникулы, и в коридорах стояла гулкая, непривычная тишина. Золотистые пятна изукрасили пол, точно выстелив его невиданной красоты паркетом, и Ядринцев, ступая по нему, испытывал легкое головокружение от тепла, солнца и радостного волнения. Словно и не было четырех лет разлуки, а возвращается он, Коля Ядринцев, в свой класс после затянувшихся вакаций… И вот сейчас, сейчас увидит всех своих друзей — и славного добряка Митю Поникаровского, и Глеба Корчуганова, витающего, как всегда, в облаках, и острого на язык Наумочку, и добродушного богатыря Дер-бера… Но откуда тут быть Дер-беру, если он еще, будучи великовозрастным третьеклассником, женился и уехал куда-то в деревню? Должно быть, живет сейчас хозяйством, наплодил детей… А Наумочка в Петербурге. Николай Иванович Наумов вхож теперь во многие столичные журналы, а в «Искре», можно сказать, свой человек…