Окраина

— «К сибирским патриотам», — и еще сделал паузу, совсем короткую, после чего стал читать текст, который с первых же слов поражал необыденностью и значимостью своего содержания. Голос Ядринцева звучал спокойно и строго-торжественно. — «Неспособность петербургского правительства разумно и либерально управлять подвластными ему народами, его тупоумие и недобросовестность признаны всеми честными людьми, — читал он. — Это правительство не хочет и не умеет ввести сколько-нибудь порядочного управления даже в своей резиденции, в Петербурге, чего же доброго ждать здесь, в Сибири, где по отдаленности от центра тиранство, самодурство безнаказанно проявляются в полном блеске отвратительного своего величия…»

— Верно! — воскликнул Федор Усов. — Все верно: отвратительнее сибирского самодурства ничего не сыскать…

— Тихо, не перебивай, — попросили его. И Ядринцев, чувствуя, как постепенно крепнет и накаляется его голос, продолжал читать:

— «Чего ждать от этого правительства, если оно смотрит на Сибирь, как на бездонную золотую яму, смотрит, как на свою данницу, рабыню, которая должна лишь обогащать и услаждать тупоумных и развратных ее владык; в силу какого же это права? — уже звенел голос Ядринцева. — Правительство же всегда заграждало свободное переселение россиян в Сибирь, превратив эту прекрасную, девственную страну в место ссылки, сделав ее пугалом русского народа, громадным острогом, у дверей которого стоит сам русский царь с кнутом в одной руке и с кружкою для сбора дани в другой…»

Слова были остры, едки, поражали своей вызывающей и злой откровенностью.

— Тут не кружкой пахнет, — усмехнувшись, сказал Федор и вдруг увидел младшего брата Гаврилку, стоявшего на пороге, в двери спальни. Навострив уши, Гаврилка ловил каждое слово и каждому слову, должно быть, удивлялся — такое-то о царе где еще услышишь!.. Увидев брата, есаул вспыхнул, привстал, и глаза его, узковатые и острые, как два лезвия, гневно блеснули.

— Ты почему здесь? — спросил он тихо, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Гаврилка вздрогнул и отшатнулся от двери. — Ты почему здесь? — внушительно повторил Федор, чуть повышая голос. — Почему не спишь?

— Да я спал, но вот… Да ты не бойся, — проговорил Гаврилка, мучительно краснея, — не бойся, я все понимаю…

— Что ты понимаешь? Урядник Усов! — гаркнул Федор. Когда он сердился, был недоволен младшим братом, он всегда так к нему обращался. — Урядник Усов, марш в постель… Немедленно! Кому говорят?

— Ладно, — сгорая от обиды и стыда, повторил Гаврилка. — Ладно, я пойду… только и ты меня теперь ни о чем не проси.

— Отставить разговоры.

— Как записочки любовные носить, так урядник…

Все дружно захохотали. Федор тоже усмехнулся и погрозил младшему брату кулаком.

— Дождешься ты у меня… Будешь вот и по воскресеньям в корпусе оставаться.

Григорий неожиданно вступился за брата:

— Оставь его, Федор. Он уже не маленький. Если хочешь, могу за него поручиться.

— Конечно, не маленький! — воодушевленный поддержкой, горячо сказал Гаврилка. — Все понимаю. Думаешь, подведу? Ни за что!

— Не подведет, — подтвердил Григорий. — В шестнадцать-то лет человек обязан отвечать за свои поступки. Не подведет, ручаюсь.

Федор крякнул недовольно, искоса глянув на Григория, потом на Гаврилку, все еще стоявшего у двери, и коротко махнул рукой:

— Ладно. Только смотри мне…

Конфликт был улажен. И Ядринцев продолжал читать, теперь уже не прерываясь до конца, как бы на одном дыхании:

— «Что сделало правительство для Сибири и для образования ее жителей, для развития несметных ее богатств? Хуже чем ничего! Жители северного Эльдорадо так же бедны теперь, как и до открытия золотоносных россыпей, ибо все сокровища попали в руки беспутных хозяев, грабителей… Фабричная, заводская промышленность не могут развиваться в Сибири и по недостатку рабочих рук и по ничтожности сбыта произведений, а в этом виновато все то же правительство, продолжающее политику препятствия свободному заселению сибирского края. Кяхтинская торговля, захваченная в немногие руки (своего рода монополия), не принесла Сибири и половины должных выгод. Не перечтешь всех подлых мер и узаконений, какими петербургское правительство тормозит и убивает промышленность и торговлю Сибири.

Вся просветительная деятельность правительства ограничилась лишь тем, что оно насылало в инороднические районы миссионеров, годных скорее в заплечных дел мастера, чем проповедников возвышенного христова учения…

Оно, правительство, до сих пор, несмотря на просьбы и явную потребность, не разрешило в Сибири открытия университета, показывая тем, что, подобно всем тиранам, оно боится света науки и знания.

…Таково положение Сибири. И долго еще будет таким, если сибиряки не употребят всех усилий, чтобы освободиться от этого ига. И будет ли конец их терпению? Не вечно же оно? Нет, не вечно! Сибиряки уже довольно настрадались. Сибирь может быть экономически самостоятельною республикой, это не подлежит сомнению…