Окруженные тьмой

Возникло молчание — настолько долгое и тягостное, что сразу стало ясно: ничем хорошим оно разрешиться не может. Ничем хорошим оно и не разрешилось.— Ну тогда, ажан Байо, идите вы туда сами, — сказал Саша.

Она не поняла: в каком смысле — идите сами? В смысле — скатертью дорожка. Он не хочет тренироваться? Нет, не хочет. Но тогда он не сможет быть блюстителем. А ему и не нужно. Он вообще не подписывался на эту вашу ненаучную фантастику. За дурака его держите, любители ролевых игр?

Женевьев заволновалась: он совершает глупость. А вот это уже его личное дело. Нет, не его. Это дело всего мира.

— Раньше без меня мир обходился и теперь как-нибудь перетопчется, — усмехнулся Саша.

Он не понимает. Если к нам хлынут твари…

— Ничего страшного, взорвете свою ваджру. Или как там она называется, ваша ядерная бомба.

— Но полковник приказал...

Что касается полковника, то он может приказывать капитану только по службе. А быть богом ему никто не может приказать. Такой должности и в штатном расписании нет.

В таком случае она вынуждена будет доложить Ильину.

— Ну беги, докладывай, тебе не впервой, — он скрипнул зубами, вспомнив, как ему морочили голову. Вся эта история на самом деле пахнет каким-то дрянным розыгрышем, шепнул ему дознаватель, какой нормальный человек поверит во все эти миры, этих блюстителей. Нет, совершенно очевидно, что его просто дурят.

Однако Женевьев разволновалась не на шутку — похоже, вошла в роль по-настоящему.

— Ты что, не понимаешь? Он уволит тебя из полиции! Ты останешься без пенсии. Ты вообще до пенсии не доживешь. Тебя убьет первая же тварь из хаоса.

Ничего. Убьют его — убьют и всех остальных. Как говорится, на миру и смерть красна. А что касается пенсии, так он все равно не доживет, ее скоро лет на девяносто передвинут.

— Саша, — Женевьев, волнуясь, сжала ладони. — Саша, я тебя очень прошу... Я умоляю тебя, опомнись! Что ты делаешь, зачем?

Ей все равно не понять.

— Но хотя бы скажи...

Да не хочет он с ней ни о чем говорить. Пусть идет, ищет мужчину своей мечты где-нибудь в другом месте.

— Саша!

— Все. Разговор окончен.

Несколько секунд она смотрела на него, как будто все еще не верила. Что за глупость, зачем, почему? Но он молчал. Молчал и не глядел на нее. Ну что ж, как это там в вашей русской пословице говорится — на нет ничего нет? Пусть будет так. Что передать полковнику Ильину?

— Передай полковнику мой пламенный привет.

— Это что, ирония такая?

— Нет. Это жизнь такая.

Женевьев подошла к двери. На пороге все-таки остановилась, как будто еще на что-то надеялась. Но, впрочем, на что тут еще можно надеяться. Он сам все разрушил.

— Не забудь вставить замок, — голос у нее был грустный. — Нехорошо, что дверь открыта.

— Разберусь, — сухо отвечал он.

Она не выдержала.

— Саша, я боюсь за тебя!

— Не нужно.

Но он понимает хотя бы, что он теперь совсем один? Один в страшном и чужом мире, законов которого он даже не знает. А она понимает человеческий язык? Сколько раз ей надо повторить, чтобы его оставили в покое?

Услышав такое, Женевьев молча вышла.

— Так бы и сразу... — проворчал Саша. — А дверь надо вообще поставить новую. Дует...

Выйдя на улицу, Женевьев позвонила полковнику и доложила о случившемся. Слушая ее, Ильин с каждой секундой становился все мрачнее. Когда она дошла до слов «ищи себе настоящего мужчину в другом месте», не выдержал и чертыхнулся.

Вот именно поэтому и ни по чему другому полковник терпеть не мог, когда личное мешают с работой. Все эти романтические отношения, вся эта любовь и ревность могут сломать любое, самое продуманное предприятие. Еще неизвестно, что там за любовь такая и есть ли она вообще, а уж ревности — целый океан. Пришлось перейти к интимным, а потому особенно неприятным вопросам.

— Прости, Женевьев, у вас с капитаном что-нибудь было?

На том конце помолчали, прежде чем сказать: не было. Но пауза показалась полковнику подозрительной.

— Совсем не было? — уточнил он.

Выяснилось, что не совсем. Что чуть-чуть все-таки было.

Ильин встал из-за стола, прошелся по кабинету. Чуть-чуть! Это она думает, что чуть-чуть. А капитан, может, уже бог весть что себе навоображал. Здесь вам не Париж, у наших это быстро. Раз — и в квас, по самые уши. А дальше понятно. Появляется товарищ полковник, то есть он, Ильин, — и возревновал Сашка. Просто возревновал. А уж после того, как Женевьев назвала его не настоящим мужчиной… В России это нельзя говорить, даже самому смирному мужику нельзя — взбесится. А Сашка к смирным никогда не относился. В общем, поломали два дурака полковнику всю малину, и без того не особенно пышную. Или малина пышной не бывает? Тогда какую — кудрявую, может? «Ой, малина кудрявая, белые цветы», — так, кажется, народ поет. Развесистая малина еще бывает. Или развесистая — это уже клюква? Короче, неважно, поломали — и все.

— Может, мне попробовать вернуться? — спросила Женевьев виновато.

А вот этого не надо. Капитан ее прогнал, он в бешенстве, еще силой ударит.

— Но я же его пока не учила, — пробормотала она.