Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история

Даже такой раскрепощенный автор, как Д. Г. Лоуренс, посетив в 1915 году Тринити-колледж, почувствовал себя на редкость чужим в кругу «апостолов» и в его атмосфере гомосексуального флирта («Я съездил в Кембридж и невыразимо его возненавидел»). Лоуренс горько разочаровался в Мейнарде Кейнсе и других донах, чей образ мысли и жизни показался ему нестерпимо эстетским в сравнении со зверствами мировой войны. Он писал Бертрану Расселу, принимавшему его в Кембридже, что не может выносить этот «запах разложения и затхлости»: «Откуда у таких больных людей берется их душевный подъем? Лучше бы им умереть». Т. С. Элиот, напротив, в том же 1915 году приезжавший читать доклад, нашел, что обитатели Кембриджа – «серьезные, усердные и тупые плебеи». Всяк судит на свой лад, и красота находится в глазах смотрящего.

В Первую мировую войну многие добровольцы носили в солдатском ранце томик стихов, выпущенный еще в 1896 году, но обретший популярность позднее и сохранивший ее до сих пор: «Парень из Шропшира», элегические стихи о сельской Англии, о напрасной любви и ускользающей юности – о «стране утраченного счастья». Автор этих вариаций на тему утраченного времени, Альфред Эдвард Хаусман, был видным ученым-латинистом и с 1911 года преподавал в Кембридже. Своими пасторальными, балладными, горестно-сладкими строфами он создал образец для георгианских поэтов круга Руперта Брука. Однако для Т. С. Элиота и лириков модерна он еще при жизни стал анахронизмом. Двадцать пять лет жил Хаусман в Тринити-колледже, издал пятитомное собрание сочинений Манилия и всего один тоненький сборник собственных стихов. А. Э. Хаусман был poeta doctus (ученый поэт, чьи стихи предназначены для узкого круга людей) и холостяк, подобно Томасу Грею, замкнутый человек, глубоко прятавший свои страсти как в лирике, так и в личной жизни. «Он сделал выбор быть сухим, как пыль, / И запер слезы, как письмо в комоде. / Еда была его публичной страстью, тайной – гниль: / Насилие и бедность на свободе», – написал У. Х. Оден в сонете об А. Э. Хаусмане. Лишь через шестьдесят лет после его смерти, в 1996 году, память А. Э. Хаусмана была увековечена в уголке поэтов Вестминстерского аббатства памятным окном, которое установит его известнейший кембриджский ученик, переводчик Фукидида и консервативный политик Енох Пауэлл.

К писателям, ценившим стихи А. Э. Хаусмана при его жизни, относился и Владимир Набоков. Студентом он регулярно встречал меланхоличного дона с висящими усами за профессорским столом Тринити-колледжа – фигуру из другого мира. Юный Набоков, эмигрант из имперского Санкт-Петербурга, с 1919 года учился в Кембридже, сначала изучал зоологию, потом французскую и русскую филологию. С прустовской насыщенностью описывает он в своей биографии эти первые годы в изгнании как прошедшие под знаком всеобъемлющего стремления «стать русским писателем» («Другие берега»). Можно было бы подумать, что Набоков в те времена посвящал себя в основном футболу, гребле и «множеству увлечений», словно хотел выдуманному дяде Генриху дать право быть уверенным, «что эти три года плавания по кембриджским водам пропали даром» («Подвиг»).

На самом деле за годы студенчества Набоков успел многое. Он написал первое сочинение по энтомологии («Некоторые замечания о чешуекрылых Крыма»), первым перевел на русский язык «Алису в Стране чудес» (а позднее оговорил Льюиса Кэрролла, назвав его первым Гумбертом Гумбертом), писал также рецензии, переводил стихи Руперта Брука, писал и собственные, «довольно стерильные вирши». В 1921 году Набоков с теннисной ракеткой, боксерскими перчатками и дипломом с отличием вернулся к своей семье в Берлин, тогдашний центр русской эмиграции. В эмигрантской среде 1920-х годов между Кембриджем и Швейцарией разыгрывается действие его романа «Подвиг» (1930), герой которого Мартин Эдельвейс, лучшие моменты, как и сам Набоков, пережил, стоя в воротах за Тринити-колледж.

История литературы – всегда и история несостоявшихся встреч. Когда Набоков покинул Кембридж, Кристофер Ишервуд только начинал учиться; а в Берлине, куда тот тоже в конце концов переехал, их пути пересеклись, не задев друг друга. Берлин в романе Ишервуда, легшем в основу фильма «Кабаре», так же отличается от набоковского Берлина, как кембриджские сценки Набокова от ишервудовских. В литературной автобиографии «Львы и тени» (1938) Ишервуд рисует анархистский мир, противостоящий академическому Кембриджу – городу мертвых, Мортмеру, как он его называет, населенному некрофилами, порнографами, парвеню и копрофагами, – такое вот сюрреалистическое сведение счетов с собственными, не слишком счастливыми студенческими годами. «Когда он пришел на экзамен, – сообщает его друг Стивен Спендер, – он на все вопросы отвечал дольником и белым стихом. И добился своей цели – исключения из университета».