Оксюморон

– Во-первых, я бы хотел сказать то, что уже однажды сказал, а точнее спросил один известный исторический персонаж – Quid est veritas? – что есть истина? – Сказал он с немного грустной улыбкой. – И, по-моему, я нашёл ответ на этот вопрос.

– И каков ответ? – спросил я.

Старик посмотрел сначала на меня, потом в окно, словно там скрывался кто-то, у кого ему следовало получить разрешение на то, чтобы поделиться своим знанием.

– Люди, – начал он – очень часто вкладывают в это простое слово, сочетание гласных и согласных высокий смысл, и совершенно напрасно. Истина имеет не метафизическую природу, а химическую. До тех пор, пока в тебе достаточно жизненной энергии для истины найдётся словесное выражение. Всегда можно облечь слова в такую форму, что они засверкают священным светом истины. Вот потому то мне и грустно, что молодые люди нашего города молчат и так легко мирятся с тем, что творится на его улицах.

Пристально посмотрев мне в глаза старик сказал с улыбкой.

– Почему, дорогой сосед, мне никак не удаётся заставить себя поверить в то, что у меня получилось вас убедить?

Я вместо ответа пожал плечами.

– Ну хорошо, – улыбнулся старик – я ещё раз попробую в другой раз. Сегодня я хочу сказать, что самое страшное, Алексей Иванович, на мой взгляд заключается не в том, что я – старик, вынужден смотреть на творящуюся вокруг меня несправедливость моими старыми глазами, а в том, что молодые люди вокруг меня не видят справедливости их молодыми глазами. И от того им не откуда взять пример, чтобы отличать справедливость и истины, за которые нужно бороться, от лжи и зла, с которыми нужно бороться. Понимаете, нет критерия. Нет эталона. Нет даже серьёзной попытки выработать такой эталон. На этом поприще нет конкуренции. Это значит, что чёрная кровь уже засочилась по венам поколений. Вот это действительно страшная истина!

Старик замолчал, и снова устремил свой взгляд в окно. Молчал и я. Тут мне было нечего ни добавить, ни убавить. Старик был прав. Еще в своей прошлой матримониальной жизни я часто думал о том, почему в моей стране люди так мало улыбаются друг другу. Все измышления на этот счёт психоаналитиков о северном характере, влиянии климата и прочей чепухе отдавали желанием отгрести себе новую порцию туповатой клиентуры. Но сейчас, находясь в этой камере, выслушав этого старика, мне вдруг подумалось, что, возможно, дело было в том, что нам просто незачем быть конкурентоспособными. Мы те, кто позволил себе привыкнуть, или как бы сказал мой сосед, приспособится к тому, что происходит вокруг, а это значит, что история выбросила нас на обочину как выморочный материал.

Потому, что участвовать в истории это ни что иное как сопротивляться окружающим тебя обстоятельствам изо дня в день.

Я поделился своими соображениями со стариком. Он неожиданно для меня не согласился со мной.

– Нет-нет, друг мой, вы излишне категоричны и потому из правильной посылки сделали неправильный вывод. История никого не выбрасывает на обочину. Просто не все могут встроиться в предлагаемый ею ритм. Но не нужно отчаиваться, ибо это совсем не значит, что так будет всегда.

Видя не доверие на моём лице старик с улыбкой добавил.

– Нужно, дорогой Алексей Иванович, нужно во что бы то ни стало надеяться на ход истории. Во-первых, потому что в любом случае в нём одном мне видится спасение. А во-вторых, что надеяться на ход истории – это в каком-то смысле уже означает принимать в ней участие. Ход истории, знаете ли, Алексей Иванович, изменить гораздо труднее чем законы нашего славного города. Ведь поменять законы – это всё равно, что пустить чёрную кровь по другим венам, но к тому же сердцу. Если уж на то пошло, нужно кровь чистить. И всё-таки я настаиваю, что все эти мерзавцы, которые сейчас заправляют в нашем городе, есть необходимый исторический и, боюсь, неизбежный этап. Без них нам никогда не выстроить здорового общества. Что хотите со мной делайте, но в данном вопросе я позволю себе всё-же остаться при особом мнении.

После он вновь замолчал. Казалось, что тема для него исчерпана, но меня она зацепила.

– Вы не могли бы развить свою мысль? – попросил я, беря с тумбочки кружку и делая маленький глоток.

– Охотно – сказал старик.

С этими словами он повернулся к окну, за которым царило безмятежное нежное утро.

– Знаете, Алексей Иванович, чего я, как житель нашего города, боюсь больше всего?

– Нет – ответил я.

– Я боюсь того, что однажды власть приберёт к рукам какой-нибудь святой.

– Почему? – спросил удивлённо я.

– Почему? – Сиваш-Обраткин удивлённо поднял на меня глаза. – А вы, – сказал он с не которой паузой – никогда не задумывались над тем, кого люди называли во все времена святыми?

Я пожал плечами.