Оксюморон

– Мы превратились, – продолжал он уже более спокойным тоном – в некое подобие полигона, только похуже тех, на которых испытывали, да и испытывают разные виды оружия. Какая-то неведомая сила не даёт нам остановиться, осознать опыт даже не прошедших поколений, нет, наш собственный опыт. Что-то не позволяет нам сделать выводы, так нам необходимые. Что-то не позволяет нам, как говорят брокеры, зафиксировать прибыль. Я уже говорил вам и повторю снова, есть только один способ зажить по-новому – это открыто отвергнуть старое. Мы, как вкладчики фальшивого банка в вязанных шапочках-петушках. Глупые и жадные, всегда хотим большего. Нет, чтобы остановиться и уйти домой с хорошей прибылью, и всю жизнь успокаивать себя тем, что удача не бывает вечной. Вместо этого мы дожидаемся, когда настанет тот самый заветный час, который и превратит нас в пресловутых обманутых вкладчиков.

Старик замолчал и устремил взгляд в пол. Словно собираясь мыслями.

– Мы, в каком-то смысле, – продолжал он – чем-то похожи на компьютер, который всё время перезагружаясь, вынужден вновь и вновь открывать для себя тот простой факт, что шестёрка таки меньше чем туз. А когда мы понимаем это наконец, именно на конец друг мой, ибо как правило только в конце жизни к нам и приходит всё то, что нужно обычно в начале, бывает уже поздно. Новые поколения уже подросли и уже стройными колоннами уходят мимо нас на взятие очередных мельниц, чтобы, как и всегда проиграть эти неизвестно кому и неизвестно кем затеянные бои. Не знаю, Алексей Иванович, понятно ли я объясняю, ведь вы в сущности ещё совсем молодой человек. Но всё же эти мысли я должен до вас донести. Я понял только здесь, что с таким трудом накопленная поколением память словно списывается куда-то так и не будучи востребованной. И потому мы вынуждены из века в век топтаться на своём кровавом месте, ожидая нового великого князя, грозного хана, доброго царя, мудрого вождя или честного президента, который устроит нашу жизнь за нас.

Старик замолчал. Молчал и я. Я не знал о чём думал старик, но я думал в этот миг только о том, что меня ещё никому и никогда не удавалось заставить так себя уважать, как это удалось этому тщедушному с виду, доброму человеку. А ещё я думал о том, что, сколько бы лет жизни не было мне отпущено судьбой, и как бы ни сложилась в дальнейшем моя жизнь, у меня отныне всегда будет свой судья. Судья, которого я унесу в своём сердце. Судья, которому я добровольно в этой камере вверил судить меня и мои поступки судом строгим, но справедливым.

– Алексей Иванович, – обратился ко мне старик – какой сегодня день недели?

– По-моему вторник. – сказал я – Завтра день допроса. Кстати можете меня поздравить, Шопен-Гауэр распорядился следующий допрос провести в подвале в тёмную, как он сказал, и чтобы проводили его какие-то стажёры. Я понятия не имею, что это значит.

– А вот я прекрасно знаю, что это значит, – сказал старик при этом улыбаясь – и это очень кстати.

– То есть как это? – не понял я, куда он клонит.

– Ну как вы не понимаете? Вы же молодой, должны воздух свободы за версту чуять, – старик подмигнул мне. В его голосе слышались задорные озорные нотки. Он явно что-то затеял.

– Я вижу, что вы действительно не понимаете, – произнёс старик – попробую объяснить. Когда за вами придут, чтобы вести на допрос, я назовусь вашим именем.

– И что это нам даёт? – не понял я.

– Алексей Иванович, – старик всплеснул руками – ну как вы не понимаете!? Это же ваш шанс! И кстати мой тоже.

Я по-прежнему не понимал куда он клонит.

– Допрос в тёмную кроме всего прочего имеет и ту особенность, что допрашиваемому надевают на голову мешок, который снимается только по приводу назад в камеру. Вот и всё. Вы здесь совсем недавно так что конвоиры скорее всего вас в лицо не знают да собственно им и дело нет до того что не касается их компетенции. Одно слово-профессионалы. Когда я назовусь вашим именем мне на голову наденут мешок и уведут вместо вас – улыбаясь продолжал старик – ночью вы преспокойненько выберетесь из камеры. Только не суетитесь. На выходе из ворот вы сообщите охраннику номер камеры и назовётесь моим именем. Он знает, что один из нашей камеры вольно-постоялец, а кто ночью выяснять будет? И счастливого пути! И ваш покорный слуга, сиречь Севастьян Севастьнович Сиваш-Обраткин, обретёт в вашем лице вторую жизнь, и надеюсь, сможет прожить её по-другому. Я, во всяком случае, очень на это надеюсь.

Лицо старика при этих словах светилось.

– Когда выберетесь за пределы тюрьмы, – продолжал он – пойдёте по следующему адресу. Он произнёс название улицы и номер дома. Скажите хозяевам, что вы от меня. Там вам помогут. Ну а дальше действуйте по обстоятельствам.

Признаться, мне его сценарий показался излишне оптимистичным, если не сказать опрометчивым. Я попробовал предложить ему иной выход

– Знаете, что, – сказал я – раз уж речь у нас зашла об этом, известно ли вам, дорогой мой сосед, что двери нашей с вами камеры не закрыты, и более того вообще не имеют замка, а охрана – одно название?

– Конечно знаю,– невозмутимо ответил старик.