Оксюморон

– Мне бы переночевать, – повторил я, стараясь снарядить свой тон такими нотками, которые бы смогли пробраться к её сердцу. Какое-то время она не то с интересом, не то с недоверием разглядывала меня. Мне рекомендовал вас Севастьян Севастьянович, сказал я уже тревожась за успех моего визита, и тихо добавил, -Вам привет от Сиваш-Обраткина.

Я не знаю, какую роль в её судьбе некогда играл мой покойный сокамерник, но его имя подействовало на неё магическим образом. Она улыбнулась, обнажив свои жёлтые, наверняка или от чая, или от табака зубы, а может и от того и от другого.

– Мест в гостинице и в самом деле нет свободных, – сказала она уже более тёплым тоном – но раз вы от Севастьяна Севастьяновича, могу предоставить свою каморку. Кстати, как он сам?

– С ним всё хорошо! – бесстрастно ответил я, стараясь не придавать голосу лишних оттенков, – с ним теперь всегда всё будет хорошо.

– Слава богу! – с облегчением вздохнула она, – золотой человек. Так как на счёт моей каморки? Подойдёт?

Я с готовностью кивнул, опасаясь спугнуть мою неверную синюю птицу-удачу. Мы прошли в её коморку.

Это была маленькая комнатка, метров шесть-семь. В прочем довольно чистая, и даже по-своему уютная. Стены этого помещения были оклеены голубыми нелепыми обоями. В углу лежал большой тюк постельного белья, по всей видимости приготовленный к стирке. У окна стоял накрытый клетчатой клеёнкой стол, на котором виднелись остатки недавней трапезы. Сбоку к столу примыкал старый, и безнадёжно продавленный диван укрытый синим покрывалом. На этом самом диване мне, по всей видимости, и предстояло провести ночь. Правда, глядя на диван, меня посетили мысли о том, мне ли одному предстоит провести ночь на этом диване, и мысли эти были мрачны.

Я никогда не был ханжой, но Клавдии, так звали мою хозяйку, как я уже говорил выше, было для меня слишком много. Оставив меня одного она закрыла за собой дверь и ушла. Оставшись один я, не теряя времени, растянулся на диване. Моё бренное тело, недавно перенесшее экзекуцию, после недолгого перерыва вновь болело нестерпимо. Несмотря ни на что, я почти сразу провалился в сон.

ГЛАВА 27

Рано утром я проснулся от того, что кто-то тряс безапелляционно меня за плечо. Открыв глаза, я увидел над собой мятое заспанное лицо Клавдии.

– Тебе пора, а то не ровен час за тобой кто-нибудь явится. Наверняка будут искать. Чует моё сердце непростой ты гость. Ты извини, но нам проблемы с властями ни к чему. У нас своих забот хватает.

Я не стал спорить, хотя спать хотелось безумно. Видимо спохватившись, что ведёт себя уж очень невежливо, Клавдия предложила мне позавтракать перед дорогой. Я не отказался и пока я умывался из принесённого ей тазика, она ушла готовить завтрак. Когда умывшись я вышел в гостиную на столе меня ожидал завтрак состоящий из двух сосисок кружки крепкого чая, из сковородки умоляюще взирал на меня жёлтый глаз яичницы. Это было очень кстати, я был голоден. Но едва я сел за стол и пододвинул к себе сковородку как образ оставленного мной в недрах этого жестокого города друга шагнул в самый центр моего сознания, и был неотступен. Вскоре пришла Клавдия.

– Может проводить тебя куда тебе надо- предложила она,– ты только скажи я мигом мужа разбужу.

– Не надо, спасибо вам за всё, – сказал я заканчивая трапезу,– сам дойду. А про себя подумал,

–Хватит с меня и одной жертвы.

– Я собрала тебе кое-чего в дорогу – сказала Клавдия и кивком указала на стоящую у дверей сумку.

Я поблагодарил её.

Выйдя за дверь с сумкой на плече, я первым делом посмотрел на небо. Оно было испещрено мириадами звёзд. От ночного ненастья не осталось и следа. Признаюсь, что никогда ни прежде ни после мне не доводилось видеть такого количества звёзд, как в то утро над городом Локарро. Создавалось впечатление, что над моей головой, раскинулась озоновая дыра. Поднявшийся внезапно ветер, завопил в узловатых ветвях тополя, росшего у ограды. Затрепетало полотнище шторы. С улицы доносились какие-то странные звуки, источника которых я так и не смог определить, как ни старался. Свет качающегося фонаря блуждал унылым пятном по стене. На душе у меня было так же сумрачно, как и вокруг. За воротами на меня сразу навалилась тишина, словно кто-то таинственный и всевластный просто взял и отключил весь окружающий мир.

Покинув постоялый двор, я долго бродил дворами ещё смотрящего сны города. Ветер сопровождал меня по улицам. Мне казалось, что он хочет разбудить весь этот уродливый и злой фарс, застывший в бетоне. Временами я останавливался для того, чтобы посмотреть, как причудливые тени юрского периода рождённые тусклым светом редких фонарей блуждают по стенам домов. Мою душу наполняло чувство бессильной злобы на самого себя, на жизнь, похожую на репетицию какого-то странного и страшного в своей бессмысленности спектакля, на который, сколько бы ни старались актёры, никто не придёт, кроме старухи с косой.