Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Пятого октября Моэм добился аудиенции у Керенского, который использовал встречу со знаменитым писателем (он-то не знал, что собеседник — резидент разведки), чтобы излить душу. Премьер был настроен предельно критично в отношении союзников, которые не ценят усилий, уже принесенных Россией, не видят безумную усталость народа, отсутствие у армии одежды и питания.

— Нам сделали три мирных предложения. Мы их отвергли.

А что в ответ? Союзники не поддержали дипломатию демократической России, они ее по сути предали, не дав солдатам в окопах ни одного аргумента для продолжения войны. Страна не получила значимой материальной и технической помощи, военные и другие поставки безнадежно задерживались. А изображение политики Временного правительства в прессе союзников лишь оказывало бесценную услугу большевикам, которые легко находили подтверждение справедливости своей критики режима в западной печати.

— Западные газеты сделали многое для того, чтобы убедить людей в России, что союзники думают заключить мир за ее счет. А ей, как воздух, нужна симпатия и немного денег.

Отдельно досталось от министра-председателя британскому посольству, склонному поддерживать реакционные силы. Моэм испытал весьма противоречивые чувства. Он так и не понял, что Керенский собирался делать. Сам же резидент внушал своими донесениями в Вашингтон и Лондон ту мысль, что положение в России непредсказуемо, а потому следует «подыскать изношенному союзнику более надежную, свежую замену». Масарик прямым текстом предлагал отправить на российско-германский фронт 300 тысяч японских солдат. В качестве вознаграждения Токио должно было получить Маньчжурию, а потери территории Китаю планировалось компенсировать за счет российской Средней Азии… «Россию не просто «списывали» со счетов — ее уже делили»[2569], — справедливо замечает Листиков.

Похоже, президент Вильсон к осени 1917 года отчетливо видел, что в России уже вряд ли удастся что-то существенно изменить. Но попыток начать пропагандистскую работу в России американцы не оставляли. Однако велась по инициативе лиц, формально не зависимых от официального Вашингтона: тех же лидеров миссии Красного Креста Томпсона и Робинса. Средства были немалыми, и шли они, судя по всему, весьма широкому кругу политических сил, включая большевиков. Так, «Вашингтон пост» 2 февраля 1918 года сообщала: «Уильям Б. Томпсон находился в Петрограде с июля по ноябрь прошлого года и сделал личный вклад в 1 млн. долларов в пользу большевиков для распространения их учения в Германии и Австрии… Он считает, что большевики составляют самую серьезную силу против германофильства в России и что их пропаганда подрывает милитаристские режимы Центральных держав». А Джона Рида — в будущем американского члена исполкома Третьего Интернационала — финансировал и поддерживал Юджин Бауссевейн, частный нью-йоркский банкир. Работал Рид на журнал «Метрополитэн», который принадлежал крупнейшему бизнесмену Гарри П. Уитни, директору «Гаранти Траст».

Зачем было американцам поддерживать большевиков? Саттон доказывает, что «синдикат финансистов с Уолл-стрита расширил свои монопольные амбиции до глобального масштаба. Гигантский российский рынок надлежало захватить и превратить в техническую колонию, которая будет эксплуатироваться немногими мощными американскими финансистами и подконтрольными им корпорациями… Финансисты имели один мотив — власть — и поэтому помогали любому политическому инструменту, который обеспечил бы им доступ к власти: будь то Троцкий, Ленин, царь, Колчак, Деникин — все они получали помощь в большей или меньшей степени»[2570].

Как замечал Уорт, «единственное, что поддерживало умеренных российских социалистов в их преданности делу союзников, были заверения правительства, что в ближайшем будущем будет созвана конференция союзников по пересмотру целей войны. Все лето Керенский и Терещенко пытались убедить Британию и Францию в необходимости немедленно созвать эту конференцию… Дата ее проведения постоянно откладывалась. Наконец было определено, что она состоится в ноябре в Париже»[2571].